Ларочка
Шрифт:
Люди для работы в ЦБПЗ требовались особенные, но, как это всегда бывает, таких не хватало, и поэтому на работу брали разных людей. Кто-то приходил из журналистики, кто-то сбегал из конструкторских бюро, обнаружив у себя отсутствие конструкторских способностей, хватало бывших учителей, из числа тех, что ненавидели детей. Бывшие комсомольские работники среднего звена заполняли половину руководящих должностей во всех «направлениях». Настоящие большие ученые трудились большей частью в ЦБПЗ по совместительству, присовокупляя здешнюю зарплату к жалованью заведующего кафедрой и главного редактора специального журнала. Таких начальников любили подчиненные, потому что видели их редко. Еще за то, что они разумно не давали себе труда вникнуть в систему склок и подсиживаний, которые неизбежно зарождались в любом долго функционирующем коллективе.
Второй важнейшей частью рабочего состава были лекторы-пропагандисты. Те, кому надлежало непосредственно «зомбировать» в духе последних постановлений партии молодежные массы.
Солидные, успешные и даже просто перспективные ученые на эту мелкую работу шли редко. Вокруг соответствующих отделов группировались разного рода расстриги от академической науки, изобретатели-энтузиасты, так и не нашедшие применения своим изобретениям «из-за интриг». Активисты из пограничных областей. Паранормальщики, почувствовавшие на каком-то участке слабину в обороне традиционной науки, слетались в учреждение, как осы на сырую говядину. Были и ископаемые экземпляры, читавшие свои лекционные курсы о жизни на Марсе еще во времена «Карнавальной ночи», и их было немало, удивительно живучий класс. Их терпели, потому что кадров не хватало.
Устанавливались в каждом отделе длительные, полуродственные отношения, чаи по целым дням с болтовней и коньяком к вечеру. Вечные требования начальства о повышении «реального научного уровня» работы, и смягчение этих требований ввиду невозможности выполнения плана иными методами, кроме сложившихся.
Не всегда лекторы сами приходили к специалистам ЦПБЗ, часто специалисты выезжали на места, где краткосрочно, но насыщенно руководили лекторскими семинарами. Потом обученные, подружившиеся провинциалы сваливались в Москву с омулями и опять-таки коньяками, и взаимопонимание выходило на новые уровни.
Одним словом, работа «специалиста» ЦБПЗ была значительной и интересной. Лариса по складу характера подходила для нее как нельзя лучше.
Сразу несколько человек считали, что помогли ей с устройством. Мама Рули якобы замолвила словечко важным людям в аппарате Академии наук, «ведь девочка, в конце концов, нам не чужая».
Сын космонавта имел одноклассника, подвизавшегося в аппарате ЦК ВЛКСМ, и как-то выпил с ним хересу и упомянул об одной толковой выпускнице одного педа.
Лариса имела основания полагать, что все случилось само собой: пришла, написала заявление, через два дня получила положительный ответ.
Как всегда, в коллектив влилась легко, сделалась одним из заметных персонажей, хотя должность была из вполне заурядных. Как-то само собой сложилось, что Лариса оказалась ответственной за всю разъездную работу своего «направления». Другие специалисты охотно предоставили ей всю власть в этой области. Народ попался в основном по характеру оседлый.
Самое время сказать, что это «направление» называлось – «История». Молодежь и история – понятия, далековато друг от друга отстоящие, тем интереснее моменты их сближения, любил говорить руководитель Михаил Михайлович Александров, огромный, очень пожилой и очень уважаемый мужчина, фронтовик, доктор наук, в недалеком прошлом работник ЦК, причем не комсомольского, а «большого». Он был так броваст, словно после смерти Брежнева к нему перешло право на пользование его растительностью. Он был корректен с подчиненными, лично порядочен, без блеска, чуть тугодумно компетентен, заседал в целом ряде комиссий, даже и международных. Фронтовик из подлинных, капитан морской пехоты, герой и красавец. Мотаясь по заграницам, завел себе щегольский, со вкусом подобранный гардероб и редкое хобби – коллекционировал банки с растворимым кофе. К моменту появления Ларочки в пределах исторического «направления» ему было шестьдесят с чем-то лет и у него было семьдесят с чем-то кофейных банок. Последнее время он более всего занят был уже не работой, а открывшейся мерцательной аритмией. Это объясн яет ослабление управленческих вожжей, допущенное им, и приведшее к гомерической скандальной ситуации, что вскоре разыграется на подвластной ему территории.
Михаил Михайлович охотно признал право Ларочки на манипулирование разъездной политикой «направления». Она взяла на себя все неприятные моменты, связанные с ее формированием. Она безжалостно и решительно урезала список желающих прокатиться на семинар в Таллин и умела выкрутить руки нужному количеству слишком занятых и хворых, чтобы сформировать полноценную делегацию в Нижний Тагил.
Спустя примерно девять месяцев работы Лариса пришла к Михаилу Михайловичу и, твердо глядя ему в глаза, сказала, что роль простого, то есть рядового, консультанта как-то ей не пристала, раз она уже так давно и столь успешно ведет явно руководящую работу. Надо помнить, что это был 1987 год, стояла на дворе еще густая советская власть. Такие американские способы продвижения себя были не приняты. Карьеры делались по-другому.
Фронтовик смутился.
Вздохнул, философски отмечая про себя, что, избегая одного вида хлопот, обязательно получишь со временем другой. Закрыл тему командировок – получи другую тему.
Отказать Ларочке он не смог. Он попытался схитрить, сыграть на косности штатного расписания: «Да я бы для вас что угодно, Ларочка, но у меня нет свободной должности завотделом».
– А и не надо, с меня хватит и старшего консультанта.
Лариса улыбнулась шефу, и он понял, что попал в собственную ловушку. Он сам признал, что она достойна номенклатурного поста, так что нет никаких оснований отказывать ей в посте промежуточном, тем более что он имеется в наличии. И прямо в том самом отделе «Истории Великой Отечественной войны», в котором трудилась просительница. Закавыка была в том, что должность эту он обещал тихому, работящему человеку Валериану Борисовичу Воробьеву – у того начинался предпенсионный год. За Воробьева ходатайствовал и заведующий отделом Иван Иванович Голубев. Этих людей связывала очень длительная, трогательная дружба, и работники они были спокойные, кроткие и исполнительные. Мечта начальника. Их отдел был самым беспроблемным. До появления там Ларисы.
Михаил Михайлович понимал, что он не только имеет право отказать чуть зарвавшейся активистке, но даже и обязан, но не мог. Нужно было пойти на конфликт, выплеснуть порцию адреналина из старых надпочечников, но как раз этого делать было и нельзя. Так говорили ему врачи, а с возрастом начинаешь им верить.
– Я подумаю, – сказал он и интеллигентно улыбнулся.
Он поклялся себе, что ни за что не даст этой девчонке протаранить его пусть и ослабленную болезнью, но все же живую нравственную изгородь. Придется схитрить по слабости стариковской натуры, например, уходя в отпуск, подписать приказ о назначении Воробьева, а по возвращении сослаться на забывчивость.
Всю серьезность положения он осознал, когда в течение дня к нему в кабинет забрели по разным поводам все заведующие отделами, и все, в сущности, с одним и тем же разговором. Первым, как ни странно, миляга Тойво Ираклиевич Нери, со своей разумной трубкой, мягкой усмешкой и бесконечной лысиной. Человек, интеллигентно игравший в независимость, в том же примерно стиле, что и вся тогдашняя Прибалтика. Далее – обожатель начальства, доходящий в своей любви иногда до яростных форм, Карапет Карапетович Бабуян. Явился, разумеется и красавец Милован Раскадровский, полусерб-полуполяк, кандидат наук, и кандидат на свободное место в каждой женской кровати. Все они пели разными голосами, но про одно – Ларочка, Ларочка, Ларочка, как же ей при ее нагрузках и представительских хлопотах быть в рядовых. А Воробьев вообще странный, его никто не любит, всех достоинств – хороший работник.
Ладно, подумал Михаил Михайлович, делая вид, что не слышит этого хора: сразу после отпуска надо было ехать в Братиславу, а я думал отказываться (у него уже был в коллекции словацкий кофе), а теперь передумаю. А из Братиславы на больничный. Что это еще такое, кто в доме хозяин?!
Тем более что просит этот Миловаша. Человек занимается Смутным временем, будучи частично поляком, и при этом лезет с советами. Но больше, чем национальность Милована Игоревича, шефа раздражало внеслужебное поведение специалиста. Как всякий руководитель, Михаил Михайлович не любил бабников. Лучше уж пусть будет алкоголик, это меньшее зло. Алкоголик может всего лишь подвести по работе, бабник может нанести душевную рану. Может покуситься на принадлежащее хозяину. У Михаила Михайловича давно уж длился весьма спорадический, почти что неотследимый роман с замужней секретаршей Галочкой. Как-то под Новый год, еще до обнаружения аритмии, в порыве какого-то непонятного воодушевления, оказавшись в располагающей обстановке, он неожиданно обнаружил себя в возбужденном состоянии, а рядом легкомысленно хихикающую, языкастую Галку и кратко, по-стариковски согрешил, удивляясь своему неуместному молодечеству. Потом нечто подобное со значительно меньшим успехом и удовольствием повторилось. Ему-то казалось, что никто не догадывается об этой его тайной, бурной жизни. Будучи человеком действительно порядочным, он свернул свою активность на этом направлении. Но при этом сохранил светлое чувство в адрес Галки, всегда смущался, изредка встречая ее мужа на корпоративных вечеринках. Что-то в высшей степени не офицерское виделось ему в своем поведении, несмотря на свое холостячество. Роман он свернул, но считал своим долгом морально опекать машинистку, несмотря на ее почти сорокалетний возраст, и ему было крайне неприятно узнать, что какой-то молодой, сексуально всеядный кандидат наук походя, не по чувству, а по похоти, воспользовался пьяной безаботностью Галочки. Кстати, сообщила шефу об этом Тамила Максимовна, секретарь редакции, пожилая (кличка – Тортила), замедленная в движениях, плохограмотная (она писала вместо Алма-Ата – Алмата), но все секущая старушка. Бабушка работала осмысленно. Сила секретарши держится на слабостях начальства.