Ларочка
Шрифт:
Она встала и молча двинулась к выходу из избы. Вырвало ее на полдороге к ленинскому забору. Рот она прибрала свежим снегом, слезы лежали на щеках как слюда, звезды оказались висящими так низко, словно были заинтересованы в происходящем на этом малаховском дворе.
Когда она вернулась в дом, первым к ней подбежал Лукич, причем с сумбурными извинениями. Он пытался объяснить девушке, что «ни единого больше словечка по теме. Мы ни в чем тут все не виноваты. Верьте, мне верьте. Мы же думали – не слышно».
Лариса от него рассеянно отмахнулась, ей было довольно все равно, в основном хотелось лечь. Она вошла в «свою» комнату и плотно-плотно прикрыла за собой дверь. Разделась в беззвучной темноте. Первое, что поразило ее в тот момент, когда она легла, это ощущение абсолютно холодной постели.
Руля исчез.
Некоторое время Лариса лежала в темноте. Потом села. Под воздействием нарастающих размышлений.
Зажгла настольную лампу, осмотрела комнату. Потом включила верхний свет и опять все осмотрела. «Жених» не захламлял «их» комнату своими вещами, поэтому она долго не могла понять, забыл он что-нибудь или нет. Ни сумки, ни галстука, ни рубашки. Ничего такого, что можно было бы привезти в Староконюшенный, бросить ему в физиономию и сказать, что она о нем думает.
Она не знала, какими словами назвать случившееся, но зато точно знала, что он ее предал. И между ними все кончено. Было почти весело на душе. Решение принято. Хватит, эксперимент не удался, вернемся к высшему образованию. Очень не хотелось бы потерять повышенную стипендию. Это паукообразное в очках не стоит повышенной стипендии.
Лариса хищно прошлась по комнате.
Она была довольна собой, но немного недовольна ситуацией. Хотелось поставить эффектную точку. Даже необходимо было ее поставить. Невыносимо сознавать, что поганец Руля и его ненормальное семейство не знают о том, что она вынесла им окончательный приговор. Где и когда это произойдет?
Ждать сил нет!
Ждать – это пребывать в состоянии унижения, этого она больше переносить не могла. Столько месяцев переносила, а теперь не может, такой вот характер.
Господи, он ведь просто, как раненая перепелка, отводил ее, как лисицу, все дальше и дальше от дома. Чтобы «раковая шейка» умер не при ней. И у них не возникло общей беды с этим семейством, что сближает. Значит, вывозя ее в эту тундру, он уже решил для себя, что вывозит навсегда.
Не-т, она вернется.
Надо ехать и наносить последний удар прямо сейчас!
Она представила себе снежные малаховские тропы, прокаленную морозом электричку… И главное, нет аргумента, нет той перчатки, что бросают негодяю в физиономию. Жаль, что женщины не стреляются, она, офицерская дочь, не промахнулась бы даже в этого мозгляка.
Чемодан!
Взгляд упал на чемодан, выглядывавший сытым углом из под свисавшей с кровати простыни, уже не хранившей никаких остатков выветрившейся страсти.
Господи! Вот что можно вернуть! Нужно вернуть! Это лучше перчатки, потому что больше. Этим можно так шарахнуть по лбу немилому лжецу. Ему будет не только стыдно, но и больно!
Но одно «но»!
Чемоданы забиты породистым тряпьем. Жалко?! Стыдно признаться, но очень жалко!
Да, это грязные вещи, полученные в оплату за определенного вида услуги. Лариса посмотрела на простыню и передернулась вся. Ей уже трудно было представить, что все творившееся на этом куске нечистой ткани имело какое-то отношение к ней.
Единственный способ зачеркнуть всю эту грязь, и начать с чистого листа – это избавиться от этих «гонораров».
Лариса вытащила оба из-под кровати, и большой, и поменьше. Положила рядом, распахнула, еще не представляя, для чего это делает. Полюбоваться напоследок?
Не будем сходить с ума!
Без нескольких вещей из этой кучи грязных тряпок она уже не представляла себе своего дальнейшего существования. Без ангорского свитера, без кожаных брючек… переберем содержимое, как картошку в слонимском погребе. Через минуту чемоданы были уже пусты. Ни с одним из подарков она расстаться не могла. Кроме вот этой зеленой с черными вставками юбки, которая так толстит, и летних туфель, зверски дерущих пятки. Но столько вернуть явно мало! Имеет ли право униженный человек совершать неловкие поступки?
Нет, надо добавить.
Начнем с другой стороны! От совершенно не нужных ко все более ценным.
Через полчаса борьбы между желанием быть гордой и не остаться голой Лариса нашла какую-то середину. Резко вышла в общую комнату и грозно спросила:
– Который час?
Оказалось, что время детское, около восьми. Темнота за окном, это еще не настоящая ночь.
Гости Виктора Петровича собирались между тем расходиться. Медленно, будто двигаясь в растворе более плотном, чем воздух.
– Кто проводит меня до станции? – Караваевцы испугались. Они сознавали, что задолжали в каком-то смысле этой молодке, но у них не было в наличии валюты, которая бы сгодилась в данном случае. – С вещами, – пояснила Лариса, придавая требованию не только моральный, но и практический аспект.
Повисла пауза, ей было на чем повисеть в пропитанном тяжелыми парами оранжевом абажурном воздухе. И тут раздался спасительный звук снаружи.
Учитель Вахин схватил Лукича за плечо и толкнул в направлении звука:
– Пусть Васька.
Оказалось, сынок Лукича прикатил на «Запорожце» для развоза заседателей.
Виктор Петрович очень медленно, почти беззвучно ударил кулаком по столу, мол, быть по сему.
По дороге Лариса скомандовала водителю, мелкому, востроносому, очень гусеобразному, как и его отец, пареньку, чтобы остановился.
– Есть две копейки?
Сунулась в автомат с навсегда отворенной, погрязшей в снегу дверью. Сам прибор выглядел страшно, в черных царапинах, с примерзшей гречневой кашей в районе впускной щели для монет, с диском, двигающимся только под конвоем невынимаемого пальца, с проводом голым, как почти полинявшая змея. Зато связь оказалась на высочайшем…