Латинская Америка - традиции и современность
Шрифт:
Коренное изменение соотношения между традицией и инновацией имело место и в Латинской Америке. Правда, здесь приходится говорить о «запоздалости» осуществления такого изменения (что явилось прямым следствием «запоздалости» латиноамериканского капитализма), о гораздо более мощных по сравнению со странами «классического» буржуазного развития противодействующих факторах (докапиталистических архаических структурах и представляющих их реакционных традиционалистских силах), о том, что превалирование инновации над традицией как относительно консервативной стороной культуры здесь было выражено значительно менее явно, чем на Западе. И тем не менее оно налицо. Причем тенденция к выдвижению инновации на «лидирующие» позиции проявлялась все более отчетливо по мере прогрессивного развития латиноамериканских обществ.
Одним из решающих факторов подобного изменения в механизме «связи времен» стало внедрение в общество Латинской Америки элементов западноевропейской цивилизации.
Переход к ускоренному, во многих случаях лихорадочному, ритму исторического процесса в результате воздействия западной буржуазной цивилизации — общее явление для всех тех стран, которые, будучи втянуты в орбиту этой цивилизации, не принадлежали к ее «элите» — европейско-североамериканскому центру. На Востоке процесс включения в мировую систему капитализма проходил особенно сложно в силу того, что здесь столкнулись качественно различные цивилизации. Причем восточные культуры по ряду своих основных параметров оказались трудносовместимыми с капитализмом и требованиями буржуазного прогресса.
В Латинской Америке сложилась несколько иная ситуация. В этой связи необходимо сказать несколько слов о «цивилизационном статусе» тех двух участников исторической драмы Латинской Америки, которые уже рассматривались в предыдущих главах. Что касается доколумбовых цивилизаций, то они, как уже отмечалось, структурно однотипны с восточными, причем именно с древневосточными обществами. Этот «Восток» сохранился и после крушения данных цивилизаций в виде отдельных уцелевших после конкисты элементов (прежде всего индейской общины), Однако автохтонные «восточные» компоненты играли в сложившейся в Новом Свете после иберийского завоевания системе подчиненную роль.
Сложнее обстоит дело с определением «цивилизационного статуса» Испании. На протяжении долгих столетий своей истории эта страна пребывала в «гравитационном поле» двух различных цивилизаций — арабской и западноевропейской. Осознать специфику ее положения помогает гегелевский образ, возникший, правда, по иному поводу, но вполне пригодный в данном случае: Испания являла собой воплощенное «беспокойство границы»{154} Запада и Востока. Отсюда — крайне запутанная траектория исторического движения страны, сложная диалектика взаимодействия и борьбы «западных» и «восточных» элементов. В разные периоды на первый план выдвигались то те, то другие. Вопрос, однако, заключается в том, какая из культурно-цивилизационных ориентаций преобладала, если выделить «общую равнодействующую» колебаний Испании между Западом и Востоком.
Решение этого вопроса необходимо и для того, чтобы выявить специфику отношений Латинской Америки и Запада. Причем именно осмысление коллизий истории Нового Света помогает такому решению.
Крупнейший латиноамериканский просветитель А. Бельо писал в начале XIX в., что передовые идеи западного происхождения, прежде всего идеи политической свободы и демократического устройства, попали в Испанской Америке на «твердую, по-иберийски неподатливую почву» и «прорастали» с большим трудом{155}. Это, безусловно, правильно. Но также верно и то, что, если бы эти идеи попали на почву совершенно неподготовленную, они не были бы восприняты с таким энтузиазмом самой передовой частью тогдашнего латиноамериканского общества, не смогли бы в конечном счете «пустить корни» на земле Нового Света.
Конечно, здесь следует иметь в виду ростки буржуазных отношений, пробивавшиеся к концу XVIII в. сквозь замшелые каменные плиты крепости иберийских монархий. Но не меньшее (а в плане мировоззренческом большее) значение имеет то обстоятельство, что и духовная почва была в значительней мере (на наш взгляд, в большей мере, чем почва социально-экономическая) подготовлена для восприятия передовых идей своего времени, идей Великой Французской революции и Североамериканской войны за независимость. Речь идет в первую очередь об испанской и испаноамериканской демократической и гуманистической традиции. Но ведь и сама эта традиция могла возникнуть лишь во вполне определенном культурном контексте, отличном от западноевропейского и в то же время не чуждом ему. Подобное определение вполне подходит к Испании эпохи конкисты, что можно проиллюстрировать, в частности, тесными связями испанских гуманистов с Эразмом Роттердамским и его сторонниками.
Несмотря на тщательно поддерживаемую в течение веков изоляцию духовной жизни колоний от «заражения» передовыми европейскими идеями, последние все же проникали в испанские и португальские владения в Новом Свете. При этом идеи западного происхождения отнюдь не воспринимались латиноамериканскими интеллектуалами как проявление некоей абсолютно им чуждой цивилизации. И это не случайно.
Когда вспоминают об испанской монархии XVI–XVIII вв., обычно приводят слова Маркса о ее родственности азиатским формам{156}. Однако анализ основоположником научного социализма особенностей испанской истории и испанского общества следует воспринимать комплексно. Говоря об «азиатских» тенденциях испанской монархии, Маркс отмечал в то же время и роль городов, которые, по его словам, обнаруживали значительное сходство с городами Западной Европы, а на определенном этапе обладали даже большим весом в обществе по сравнению с городами Англии, Франции, Германии, Италии. Испанские города, опиравшиеся на свои средневековые вольности, воплощали совершенно иную, буржуазную тенденцию развития, лежащую в русле общего прогрессивного направления исторического процесса в Западной Европе.
Безусловно, 800 лет арабского господства на Пиренейском полуострове не могли не наложить глубокого отпечатка на формировавшийся испанский этнос. Испанцы позаимствовали многое у арабов, ассимилировали ряд выдающихся достижений арабской культуры, через посредство которой европейцы первоначально познакомились с забытым ими античным наследием.
Но нельзя, по-видимому, не учитывать и того, что испанский этнос и испанская культура формировались в ходе сознательного размежевания с арабской культурой. Их представители осмысливали свою самобытность в рамках противопоставления цивилизации ислама, которая оставалась для них на протяжении веков прежде всего противником, в том числе и идейным. Испания и Португалия все же в большей мере являлись «пограничной зоной» европейской цивилизации. Выражаясь образно, свой диалог с восточными соседями они вели, находясь «на пороге» европейского дома, в котором жили. История пиренейских государств не может рассматриваться вне западного контекста, что не означает, разумеется, отрицания очень существенных отличий между ними и странами — лидерами западной цивилизации. Тем не менее история Испании и Португалии XIX–XX вв. в определенном ракурсе может быть представлена как чрезвычайно сложный, зигзагообразный процесс постепенной интеграции этих стран в единую систему данной цивилизации, зашедший к настоящему времени достаточно далеко.
В силу названных обстоятельств процесс усвоения европейских новаций в Латинской Америке по сравнению с Востоком носил более органичный характер. Тем не менее он оказался связан с серьезными духовными и политическими коллизиями.
Восприятие и переработка западного опыта требовали и создания новых форм механизма «связи времен», новых средств осуществления преемственности. В XVIII в. дворы вице-королей, церковь и монашеские ордена, а в значительной мере и созданные в колониальный период университеты перестают играть ту роль культурных центров, которую они выполняли в XVI–XVII вв. Появляются совершенно новые, невиданные доселе формы восприятия и передачи опыта: «общества друзей страны», периодическая печать и т. д. Развертывают свою деятельность масонские ложи, появляются первые тайные общества креольских революционеров. Все это, вместе взятое, свидетельствовало о зарождении в Латинской Америке того образования, которое Грамши впоследствии назвал «гражданским обществом»: совокупности социальных и политических институтов и форм организации, несводимых к системе государственной власти, а порой и противостоящих ей.
Это непосредственно касается и проблематики традиций. Если ранее механизм «связи времен» контролировался в испанских и португальских колониях государством и церковью, превратившейся в орудие королевского деспотизма, то теперь все более и более значительную роль в осуществлении историко-культурной преемственности начинает играть формирующееся гражданское общество.
Подобный сдвиг в системе накопления, хранений и передачи коллективного опыта стал одним из свидетельств включения Испанской Америки и Бразилии в орбиту буржуазной цивилизации. Переход решающей роли в осуществлении «связи времен» от государства к гражданскому обществу — характерное явление именно капиталистической эпохи, с наибольшей силой давшее о себе знать в странах развитого капитализма. Это было связано с общим изменением и чрезвычайным усложнением аппарата духовно-психологической гегемонии правящих эксплуататорских классов, с возведением на пути революционного движения той самой системы укреплений, «прочной цепи крепостей и казематов», по отношению к которой классовое буржуазное государство было лишь «передовой траншеей»{157}. Строительство подобной системы глубоко эшелонированной обороны было обусловлено, с другой стороны, существенным прогрессом в деле формирования идейно-политических средств борьбы за интересы трудящихся (партий, профсоюзов и т. п.), также составляющих часть противоречивого феномена гражданского общества.