Латинская Америка - традиции и современность
Шрифт:
Так или иначе, ориентация наиболее передовых кругов Ибероамерики на западноевропейский и североамериканский образцы была обусловлена социально в самом широком смысле слова: и с точки зрения наличия определенных социально-экономических предпосылок (первые ростки капиталистических отношений), и с точки, зрения наличия соответствующей духовной атмосферы, подготовленной в ходе предшествующей эволюции. Следует отметить в этой связи, что именно проникновение идей Просвещения и великих буржуазных революций стало определяющим фактором, способствовавшим актуализации испанской и испаноамериканской гуманистической и демократической традиций XVI–XVII вв., выявлению того «положительного содержания» испаноамериканского мира, которое было скрыто под спудом колониального режима. Широкое распространение этих идей в решающей степени способствовало подрыву идейно-политической гегемонии иберийских метрополий и подготовке духовно-психологических условий Войны за независимость.
Последняя сопровождалась также и острейшей идеологической борьбой. Наряду с наследием испанской и испаноамериканской общественной мысли «главными аргументами в этой борьбе служили ссылки и апелляция к идейному и теоретическому наследию эпохи Просвещения, различным конституционным проектам времен Великой Французской революции, основополагающим конституционным документам США, идеям и произведениям, отцов-основателей» этого государства»{172}. Особенно сильным было влияние Руссо. Наиболее выдающиеся деятели освободительного движения Ибероамерики конца XVIII и начала XIX в. (Боливар, Миранда, Бельграно, Нариньо, С. Родригес) считали себя его учениками.
Среди идеологов и деятелей Войны за независимость выделяется течение (его наиболее видными представителями были С. Боливар, А. Бельо, С. Тереса де Мьер), представители которого, давая в целом высокую оценку прогрессивным идеям своего времени, исходившим из Западной Европы и Северной Америки, в то же время утверждали необходимость избирательного творческого подхода к опыту Запада{173}. Однако сторонники этого течения оказались в явном меньшинстве. Большинство тех, кто стоял у колыбели молодых латиноамериканских государств, попытались пойти иным путем — имитации западных институтов.
Сопротивление «по-иберийски неподатливой» почвы Латинской Америки внедрению идей политической демократии оказалось очень сильным. Латинская Америка после Войны за независимость являла, как правило, картину разгула политического насилия, многочисленных кровавых гражданских войн. В ряде стран устанавливаются реакционно-клерикальные террористические режимы. Наряду с испанизмом характерной чертой идеологии этих режимов являлось резко отрицательное отношение к передовым буржуазно-демократическим идеям европейского происхождения. В эту историческую эпоху зарождаются такие специфические явления, как «консервативное антизападничество», в частности консервативный антиамериканизм. В основе негативного отношения значительной части латиноамериканских консерваторов XIX в. к буржуазной демократии Запада, которая в то время для многих олицетворялась прежде всего США, лежало неприятие любых форм демократии, а в ряде случаев и отрицание капитализма, буржуазного прогресса с ретроградных традиционалистских позиций.
Анархия, своеволие каудильо, очень часто превращавших положения демократических латиноамериканских конституций в пустой звук, нищета и бесправие масс, в некоторых странах — деспотизм реакционных диктаторских режимов — таковы характеристики действительности Латинской Америки после Войны за независимость, в первую очередь бросающиеся в глаза. Казалось, действительность эта, в том числе трагическая судьба самого С. Боливара, подтверждают убийственную оценку положения и перспектив развития региона, данную Освободителем незадолго до смерти: «Во-первых, нам не дано управлять Америкой; во-вторых, тот, кто служит революции, пашет море; в-третьих, единственное, что можно сделать по отношению к Америке, — это эмигрировать из нее; в-четвертых, эта страна неизбежно попадет в руки разнузданных толп, которые незаметно для себя передадут ее во власть разномастных тиранов; в-пятых, когда мы будем сгорать в огне собственных жестокостей и преступлений, европейцы не удостоят нас чести нового завоевания; в-шестых, если возможно допустить, чтобы какая-то часть света вновь впала в первобытный хаос, то это будет Америка на последнем этапе ее истории»{174}.
В подобной ситуации перед многими мыслящими людьми встал вопрос: можно ли быть свободным, оставаясь латиноамериканцем? Немало людей, в том числе видных мыслителей середины и второй половины XIX в., дали отрицательный ответ. Чтобы стать свободным, полагали они, нужно перестроить латиноамериканскую действительность столь коренным образом, чтобы страны региона перестали быть частью ибероамериканского мира и стали частью западной цивилизации. Ставилась задача перестать быть иберийской Америкой и стать Западом по другую сторону Атлантики, следуя примеру США. «Станем Соединенными Штатами», — провозглашал Д. Ф. Сармьенто{175}. В аналогичном духе высказывались X. Б. Альберди, говоривший о желательности становления «настоящего янки» Южной Америки, и мексиканец X. Сьерра, видевший единственную альтернативу в том, чтобы «превратиться в янки по другую сторону Северной Америки»{176}.
Необходимо подчеркнуть, что смысл подобных призывов следует оценивать конкретно-исторически. На этапе борьбы против реакционных клерикально-помещичьих диктатур, в 30–60-е годы XIX в., они обладали несомненно позитивным потенциалом как орудие борьбы против реакционного испанизма таких диктатур, против попыток их сторонников под предлогом необходимости сохранения «основ национальной жизни» оставить без изменения колониальные порядки. США являлись в тот исторический период прежде всего символом быстрого прогресса в условиях страны, свободной от пут средневековых архаичных институтов. Именно желание добиться подобного прогресса (неизбежно носившего в тот период буржуазно-антагонистический характер) заставляло Сармьенто выдвигать упомянутый лозунг. Но это отнюдь не значит, что Сармьенто и его сподвижники выступали за превращение Аргентины или других стран региона к югу от Рио-Гранде в колонию США.
Все сказанное не означает, конечно, отрицания крупных недостатков в концепциях Сармьенто, Альберди и их единомышленников. Основной из них — отрицание значимости, более того, права на существование иных участников процесса культурного синтеза. В первую очередь это касается индейцев, в значительной мере — испанского наследия. Так, для X. Б. Альберди в Америке «все, что не является европейским, есть варварство» и должно быть искоренено{177}.
Обобщенным выражением западнической (если брать господствующую тенденцию) ориентации латиноамериканской общественной мысли второй половины XIX в. стало господство позитивизма в различных областях — философии, идеологии, политической практике. Позитивистская доктрина, сердцевина которой сводилась к утверждению идеи и обоснованию конкретных методов достижения неограниченного прогресса в рамках капитализма, носила двойственный характер. С одной стороны, ее распространение способствовало подрыву колониальных духовных традиций, наследия схоластики и догматизма. Она стала действенным оружием в борьбе против обскурантизма реакционных клерикальных режимов типа режима Росаса в Аргентине. Вместе с тем стабилизировавшая свою власть олигархия использовала (особенно в конце XIX — начале XX в.) позитивистские лозунги в своих собственных целях.
Одной из главных «осей», вокруг которых вращалась духовная жизнь Латинской Америки начиная с середины XIX в., стала выдвинутая Д. Ф. Сармьенто концепция «цивилизация и варварство». В соответствии со схемой аргентинского мыслителя города, в особенности крупные капиталистические центры типа Буэнос-Айреса, будучи выражением европейского начала в жизни Нового Света, представляют цивилизацию и соответственно являются воплощением и носителем подлинных национальных традиций. Все то, что относилось к колониальному наследию, испанскому началу, в том числе образ жизни и культура жителей внутренних районов Аргентины, прежде всего социально-этнический комплекс «гаучо», — все это характеризовалось как варварство.
Подчеркивая прогрессивное значение этой концепции в тот период, когда она была выдвинута, ту роль, которую сыграли работы Д. Ф. Сармьенто в борьбе с диктатурой Росаса, аргентинские коммунисты отмечали вместе с тем и ее слабые стороны: идеализацию роли крупного капиталистического города, переоценку его «цивилизаторских» возможностей, преувеличение роли Буэнос-Айреса как решающего фактора поступательного развития Аргентины и одновременно игнорирование позитивного вклада остальных провинций в процесс формирования исторического облика страны{178}.