Лавондисс
Шрифт:
— Все это я знаю, — прошептала Мортен.
— Очень хорошо, что знаешь. Все ищут свое место в мире. Искать. Находить. Рисковать. Искать путь домой. Находить путь в самый первый дом. Рисковать... в историях всегда есть мысль об исследовании потустороннего мира. Эти путешественники — сами по себе легенда. И они — мифаго, сны... и ведут себя в соответствии с воспоминаниями, сном, из которого вышли. Они не могут поступать иначе. Человек, который уже прошел по этой дороге, который сотворил твой народ и болото, оставил за собой жизнь, действующую так, как
Мортен заботливо и беспокойно посмотрела на отца. До дома еще далеко. Однажды она рассказал ему свои ощущения, и теперь Уин в точности знал, о чем она думает. Его слова вызывали в ее голове сладкие звуки, создавали мысли и образы, хотя он часто говорил о том, что она не могла понять. Однако она постепенно пугалась. Его слова были призраками, а призраки не могли спокойно лежать в сознании, они тревожились и беспокоились. И заставляли сердце бежать быстрее.
Уин замолчал, и она опять спросила:
— А этот человек-который-прошел-раньше, он добрался до Лавондисса?
Уин-райятук улыбнулся.
— Именно этот вопрос я часто задаю себе. Хотел бы я знать ответ...
Его дочь уселась на гниющий ствол, наклонилась вперед и положила подбородок на руки.
— А я спрашиваю себя, кто он такой.
— Человек, обреченный на путешествие, — ответил ее отец. — Отмеченный судьбой. Человек, ищущий победу. Кто-нибудь из них или все сразу. В нем могла быть личность из любой эпохи, предшествующей его рождению. Он мог переодеться в плащ, украшенный перьями тысяч легенд. Но он был изгнан из своего мира. Из запретного места. Когда изгнанник входит в лес, изменения бегут под листвой как огонь. Лес высасывает из него сны...
— Как Тиг, который высасывает призраков из костей.
— Да. Я так думаю. Но, вытягивая сознание, лес теряет что-то свое. Так и должно быть: миф создается из объединения, как пламя возникает из искры и дыхания. Пламя означает изменение. Именно это мы и видим сейчас: тотемы изменились, домик смерти переполнен, терновник покрыл холм. Кто-то из моего мира идет сюда, и лес наклоняется навстречу ему, напряженный и нервный, щетинится силой. Ты видишь это? Чувствуешь?
— Нет. Только скогена.
— Это одно и то же. — Он озабоченно посмотрел на нее, спрашивая себя, может ли она понять. Однако она вся светилась. Вообще она схватывала идеи с потрясающей легкостью. — Скоген установил с нами контакт потому, что думает о нас. Значит он знает нас. Строго говоря, меня. Он установил бессознательную связь на очень большом расстоянии, и сама связь указывает на...
Он заколебался. Глаза девочки, широко открытые, знающие, выдавали восторг, который она чувствовала, углубляясь в секретный мир отца. Сегодня он использовал больше слов из своего языка силы — английского —
Но сейчас она ничего не поймет.
— Связь демонстрирует себя изменением мифогенетического ландшафта.
— А?
Он засмеялся.
— Чужеземец приближается. И духи животных забеспокоились. Они предвидят большие изменения.
— Почему ты так не сказал с самого начала?
Вторую ночь они провели в лесу, усталые и голодные, вплоть до раздражения. К территории тутханахов они добрались только к полудню следующего дня, и Уин-райятук увидел дальнейшие признаки изменения, дальнейшие свидетельства того, что скоген приближается. Земляной вал вокруг домика смерти стал слегка ниже. Даже форма его собственной хижины немного изменилась!
Посмотрев обратно, на лес, он заметил сломанные ветром дубы, пробившие стволом полог леса; их черные ветви торчали как черные конечности и рога.
Еще несколько дней назад их не было.
Мортен начала готовить еду — рыбу, которую она поймала, луковицы чеснока, которые собрал Уин, и, конечно, у них был большой запас свежемолотой пшеницы для крекеров. Уин-райятук отправился на верхушку холма и вошел в разлагающуюся загородку. Скоген с безжизненными глазами стал выше. В огромном стволе бурлила новая жизнь, он покрылся новыми ветками и листьями. Уин протянул руку и хотел сорвать один лист, но тут земля содрогнулась. Глубокий, вырубленный топором рот — черный и очень длинный — побелел по краям, как свежеободранная кора.
— Кого ты вызвал? Или он вызвал тебя? Я хочу знать. Я хочу знать, где находится источник силы...
Дерево не ответило.
Уин-райятук повернулся и какое-то время глядел на лес; ему очень хотелось вернуться в его холодные объятья. Он посмотрел на полукруг резных тотемов. Их глаза не хотели встречаться с его.
Он почти боялся входить в домик смерти, чтобы посмотреть, не изменились ли кости; но все-таки заставил себя и в первое мгновение не увидел никаких изменений. Потом глаза привыкли к темноте.
Ну конечно. В краиг-морне побывал мальчик и похитил кости из нескольких погребальных урн. И потревожил сохнувшие кости у входа. Однако он не коснулся останков женщины, которую когда-то называл «мама». На самых последних трупах остались следы зубов шакалов, но, похоже, Тиг их прогнал. Кровь запятнала пол и каменный нож.
Уин-райятук обыскал дом, потом вышел наружу и встал перед входом, держа в руке посох. За его спиной птицы влетали в место разложения и вылетали из него, но он ждал движения, которое должно было придти с другого направления.
И скоро понял, что Тиг незаметно прокрался в загородку. Он мельком увидел одежду мальчика: тот прятался за райятуком, которого тутханахи — как и люди до них — называли Морндун.
Посмотрев за тотемом Уин-райятук ударил посохом по каменной притолоке домика мертвых; знак, что он увидел ребенка. Тиг немедленно вышел из укрытия, держа в руках множество костей.
— Ты опять вернулся в место смерти, хотя я тебе и запретил приходить сюда, — зло сказал старик.
— Я принес кости обратно, — нервно сказал Тиг. Свои длинные волосы он стянул в острый пучок, перевязанный белой меховой лентой. Предплечья покрывали свежие раны, быть может от шипов терновника, но Уин-райятук решил, что он мальчик нанес их сам себе.