Льды уходят в океан
Шрифт:
— Я пока вам не нужен, Петр Константинович?
— Если ты никуда не спешишь, Талалин, — с заметным облегчением ответил Смайдов, — зайди через полчаса. Сможешь зайти?
— Конечно. До свидания, товарищ Лютиков.
Когда Марк закрыл за собой дверь, Сергей Ананьевич сел напротив Смайдова, сказал:
— Не нравится мне этот молодой человек. Очень не нравится...
— Чем же? — поинтересовался Смайдов.
— Разве вы не видите в нем чего-то такого... — Лютиков щелкнул пальцами, состроив кислую гримасу. — Современные нигилисты. Критиканы. Все им не так, все их не устраивает... Создание народных дружин лично мне, например, стоило много нервов. Да и не только мне. А эти критиканы подводят итог: много дешевой липы. Слыхали? Сами-то небось не очень торопятся надеть повязку да рискнуть темной ночью пройтись по глухому переулку. Шкуру свою жаль...
— Я как раз и хотел предложить ему стать дружинником, — проговорил Смайдов, не желая вступать с Лютиковым в спор. — Думаю, что не откажется.
Лютиков пожал плечами.
— Дело даже не в этом, дорогой Петр Константинович. Помнится, вы сами как-то говорили: вопрос воспитания молодежи — сложный вопрос. А как вы сами его решаете? Ведь такие, как этот Талалин, котируются у вас по высокому курсу. Не ошибаюсь?
Петр Константинович поморщился: «Слова-то какие выбирает: котируются по курсу. Будто речь идет о валюте». И все же ответил прямо:
— Нет, не ошибаетесь, Сергей Ананьевич. Людей, подобных Талалину, я очень ценю. И не могу понять, почему вы, совсем не зная человека, вдруг проникаетесь к нему такой острой антипатией. Только потому, что он высказал суждение по вопросу о дружинах, не совпадающее с вашим?..
— Мелковато смотрите, товарищ Смайдов, — со снисходительной улыбкой сказал Лютиков. — Люди, подобные Талалину, для меня — открытая книга. Нигилистики, критиканы, демагоги — слава богу, что их не так много... Меня удивляет другое. Как некоторые партийные работники могут одобрять таких людей? Не видя, что они гнилушки. Вы-то сами, Петр Константинович, знаете, что сейчас является самым важным в воспитании молодежи?
Смайдов ответил не сразу, ему нелегко давалось спокойствие. Но, пересилив себя, Петр Константинович спокойно заметил:
— Я никак не могу согласиться с вашей мыслью, Сергей Ананьевич, что именно такие люди, как Талалин, — гнилушки. Гнили много как раз в тех, кто противостоит Талалиным. Пример? Беседин. Да, да, тот самый Беседин, который у вас в большем почете. Этот своего не упустит, нет! Ему наплевать на моральные принципы, он готов рвать везде, где только можно. Будет вкалывать день и ночь, но... денежки дай ему, как можно больше. Рабочая честь, рабочая гордость для Бесединых пустой звук... И в том, что такие Беседины есть, виноваты мы сами. Думаю, что многие из нас увлеклись чисто производственной, чисто материальной стороной дела и позабыли о моральной стороне. Отсюда и Беседины...
— А вы хотели бы растить ангелочков? — усмехнулся Лютиков. — Неужели вам незнакома такая простая истина: коммунизм — это прежде всего экономическая база. Бытие определяет сознание... Когда у нас будет эта база, мораль той части молодежи — если даже согласиться с вами, что она существует не только в вашем воображении, — придет в норму сама по себе. Потому что полностью исчезнут аморальные поступки: воровство, тунеядство и тому подобное. И еще потому, что высокое сознание большинства подавит все низменное горстки неустойчивых в моральном отношении. Надеюсь, с этим вы согласны?
— Конечно, нет! — горячо сказал Смайдов. — Этак каждый, кто несет ответственность за воспитание молодежи, может сидеть сложа руки и ждать у моря погоды... Тогда зачем нужны нам... ну, те же дружины?
— Дружины?.. Какая связь? При чем тут дружины?.. И вообще, как можно мешать отвлеченные споры с практическими делами?.. Я не понимаю вас, товарищ Смайдов. — Лютиков встал, взял со стола перчатки, несколько раз хлопнул ими по ладони и, резко меняя тему, спросил: — Скажите, это по вашей инициативе замяли жалобу Езерского? Разве вам не ясно, что такие действия подрывают ваш же авторитет? Почему ее не разобрали хотя бы на месткоме?
— У вас не совсем точная информация, Сергей Ананьевич, — спокойно возразил Смайдов. — Жалобу Езерского разбирали. И не придали значения этой жалобе, потому что сами рабочие осудили действия Езерского на Шпицбергене. Талалин, Байкин, Думин и другие...
— Вот как! Что ж, похвально, что вы сумели так сплотить коллектив. — В голосе Лютикова звучала насмешка. — Похвально... Кстати, когда у нас отчетно-выборное партсобрание? Сроки, кажется, уже подходят?
«Вот за этим он, конечно, и пришел. Напомнить о разговоре, который состоялся у него в кабинете. Неужели действительно надеется, что я сам подам в отставку?» — подумал Петр Константинович, а вслух сказал:
— Я все-таки написал докладную записку в горком.
Прошу, чтобы один из ближайших активов собрали специально по вопросу воспитания молодежи.
Лютикова это сообщение, однако, не взволновало. Или он просто сумел сделать вид, что остался спокоен.
— Когда-то в дни своей молодости, — Лютиков, кажется, улыбнулся, — я тоже был вот таким же прожектером. Высасывал проблемы из пальцев и писал в обком, даже в ЦК. И был уверен: получат — сразу же всполошатся. Как мы, мол, сами не додумались до этого! И как хорошо, что есть такие коммунисты, как Лютиков, которые день и ночь пекутся о наших нерешенных проблемах!.. Могу по-дружески признаться: ждал, что однажды меня вызовут в Москву и скажут: «Не согласитесь ли вы, Сергей Ананьевич, поработать в аппарате ЦК? Первое время инструктором, а потом...»
— Странно, что вы так и не сделали карьеру, — усмехнулся Смайдов. — Не хочу скрывать, Сергей Ананьевич, в докладной я позволил себе коснуться и нашего с вами спора.
— Вот как? — Лютиков снова хлопнул перчатками по ладони. — Вы, оказывается, не теряете времени даром. Это что же — ход конем?
Петр Константинович удивленно посмотрел на Лютикова:
— Я неважный шахматист, Сергей Ананьевич. И, кроме того, никогда не сравнивал свою жизнь с шахматной доской. А впрочем... мы говорим на разных языках.
— Пожалуй. — Лютиков, не прощаясь, направился к двери. Уже держась за ручку, обернулся, бросил небрежно: — До встречи.
5
«Почему меня так не тянуло к ней, когда она была со мной? — думал Илья. — Почему раньше казалось: не она, так другая, свет не сошелся на ней клином, можно протоптать тропинки и к другим оконцам, у которых сидят и поют пташки с длинными ресницами. Не Марина — так Ольга, не Ольга — так Нина... Мало их, что ли?.. Оказывается, все не так просто. Дорожку-то протоптать нетрудно, да толку-то что во всем этом? Ни радости, ни волнения...»