Льды уходят в океан
Шрифт:
Марк работал рядом — приваривал новые стрингера. Он сидел на корточках с опущенной на лицо защитной маской, и, когда под его электродом вспыхивала дуга,
Беседин видел, как сварщик коротко, едва заметно, откидывает голову назад. Потом снова, так же незаметно, наклоняется и внимательно всматривается в свариваемые части.
Опытным глазом Беседин замечал: ни одного лишнего движения, все рассчитано, словно это не человек, а автомат. И в то же время в позе Марка, в том, как он легко и уверенно работает электродом, нельзя было не увидеть какой-то особенной красоты. Сам отличный мастер своего дела, Беседин и в других ценил высокое мастерство, хотя никогда не выказывал восхищения. Сейчас ему вдруг захотелось сесть рядом с Марком, сказать: «Слушай, Талалин, ты — тоже художник. Как и я. И плевать нам на то, что между нами не все было гладко. Давай забудем старое и вдвоем покажем класс. Согласен?»
Словно почувствовав, что за ним наблюдают, Марк отложил держатель в сторону, приподнял маску и поудобнее уселся на шпангоут. Волосы у него, как всегда, были спутаны, он кое-как пригладил их рукой и посмотрел на Беседина.
— Кажется, время перерыва, бригадир, — сказал он.
Беседин взглянул на часы.
— Да, пожалуй. — И совсем неожиданно спросил: — Ты знаешь, что Марина опять работает сварщицей?
— Слышал, — коротко ответил Марк. — Молодец.
— Молодец? — Илья поближе придвинулся к Марку. — А я думаю, что наша профессия не для баб. — Он засмеялся. — Вольтова дуга засушивает их.
Марк встал, потянулся.
— Может быть. Ты идешь в столовую?
Ему не хотелось говорить с Бесединым о Марине. Ему вообще не хотелось о ней говорить. Хотя Марина и стала для него чужой, он знал: его всегда будет связывать с ней прошлое. И он никому не позволит пачкать ее имя.
Беседин сказал:
— Ты не хочешь говорить о ней, я знаю. Ты, наверно, будешь помнить ее сто лет. А на черта она нужна тебе такая? Если бы от меня ушла девка, я плюнул бы ей вслед, и конец. Других, что ли, нет?
Марк вскинул на него злые глаза:
— Она ведь и от тебя ушла... Чего ж не плюешь?
— Ха! — Илья сплюнул под ноги. — Видишь, еще не родилась такая красотка, чтобы сама ушла от Беседина. Понял, Талалие?
— Понял. Ты весь сделан из фальши, Беседин. Тебе не тяжело жить? Я бы не мог так...
Илья усмехнулся.
— Старая песня, Марк Талалин: Беседин — фальшивый, Беседин — рвач, Беседин — такой, Беседин — сякой. А хочешь, я скажу, что тебе мешает увидеть в Беседине настоящего человека?
— Давай.
— Ревность! И я тебе прощаю, Талалин. Потому что я не дурак и знаю, что это за штучка такая, ревность. О-о! Это, брат, такая вещь, что из любого человека сделает зверя. Лютого зверя! Я вот минуту назад смотрел на твою работу и думал: красиво работает Талалин. Художник, каких мало. Поставить бы его рядом со мной, локоть к локтю, и пригласить бы всех докеров, чтоб поглядели. Голову наотрез даю — сказали бы: сказка! Согласен?.. Но тут же подумал: не выйдет!
— Пожалуй, не выйдет, — согласился Марк.
— И знаешь, почему?
— Разные мы с тобой люди, Илья. Два берега у одной реки — не сойдемся.
— Правильно. А река эта — Марина Санина.
— Раньше ты говорил другое, — напомнил Марк. — Раньше ты говорил, что я выслуживаюсь, хочу занять твой бригадирский трон. Забыл?
— Не забыл. Связываю одно с другим. Унизить хочешь в ее глазах: вот, мол, погляди, на кого променяла.
— А я-то думал, что ты умнее, Беседин. Знал, конечно: тяжелый человек, мусора много, но что дурак — не думал.
Марк подошел к люку, легко подтянулся на руках и выбрался на палубу. По сходням на берег спускались Димка Баклан и Костя Байкин. Костя, взглянув на Марка, сказал:
— Чего взъерошенный такой? Опять с Ильей поцапались?
— С ним нельзя не цапаться, Байкин. Хотя это до черта надоело. То одно, то другое...
Они пришли в столовую, сели за столик. Через дветри минуты появился и Беседин. Димка Баклан, увидев его в дверях, крикнул:
— Есть свободное место, бригадир!
Илья медленно прошел мимо, даже не удостоив их взглядом. Димка заметил:
— Вот тип!
Беседин услышал и резко обернулся:
— Это ты про кого? Кто тип?
— Про тебя, — сказал Димка.
Илья сел, положил на стол руки, сцепил пальцы, тяжело посмотрел на Димку, потом на Байкина.
— Раньше я никогда не слыхал, чтобы вы вот так развязно трепали языками. Раньше я слыхал совсем другое.
— Время меняет людей, говорят философы, — заметил Костя. — Оно обходит стороной только того, кто дальше своего носа ничего не видит.
— Ты-то сам далеко видишь? — угрюмо спросил Беседин.
— С тобой трудно, Илья, — проговорил Костя. — Особенно последнее время. На всех шипишь, всех подозреваешь, что тебе хотят как-то напакостить.
— Кому со мной трудно? Тебе и Талалину?
— Всем!
Это сказал Димка. И в упор досмотрел на Беседина.
— Всем трудно, кроме, может, Харитона. Забыли, когда по-настоящему смеялись. Давишь ты, как пресс...
— Как пресс, — повторил Илья. — Здорово! — Он с минуту помолчал, разглядывая свои руки. И вдруг спросил: — Сколько ты получил за прошлый месяц, Баклан? По сколько вышло на брата?
Димка сказал:
— При чем тут это?
— А при том! Я смотрел ведомости других. Сто, от силы сто двадцать. Даже у крановщиков. А мы — по сто семьдесят! Так вот скажи: когда расписывался за сто семьдесят, тягостно не было? Чего молчишь?
Димка поморщился:
— Молчу потому, что нечего сказать, Илья. Ты не выучил ни одной новой песни. Не человек, а старая пластинка... Начисто заигранная...
Марк услышал, как Беседин хрустнул пальцами. «Сейчас грохнет кулаком по столу, — подумал он, — или уйдет».