Льды уходят в океан
Шрифт:
Илья выпрямился, глухо сказал:
— Сядь посиди. И послушай... Я не вру — из доков ушел сам. Но ушел потому, что увидел: они не хотят такого бригадира, как я. Провернул это Марк Талалин.
Илья взглянул на Марину. Скажет что-нибудь? Или промолчит?
Она промолчала.
— Марк Талалин, слышишь? — крикнул Илья. — Этот подонок, который в ноги должен был мне поклониться за то, что я тогда взял его в бригаду. А остальные, идиоты, пошли за ним. Как холуи... «Перестраивайся, Беседин!» Из-за всякого дерьма я буду перестраиваться!..
Марина сказала:
— Не хами.
— Вот как?
Илья наклонился к ней, и она совсем близко увидела его злые глаза.
— Значит, и ты?
— Что я?
Ее глаза тоже не были добрыми, хотя она и сдержалась.
— И ты за Талалина?
Марина ответила:
— Мне нет до этого никакого дела.
— Но он же — подонок! Самый настоящий подонок! Подонок, ясно тебе?
Он выкрикивал оскорбления так, точно получал от этого наслаждение. И оттого, что. лил грязь на Марка, и оттого, что задевал за больное Марину. Задевал? Ей больно? Было бы здорово, если бы она вдруг рассмеялась и сказала бы: «А мне-то что до того, какой он есть?»
Марина действительно засмеялась, но не так, как хотел Илья. Ее смех не был ни веселым, ни даже равнодушным. В нем было совсем другое. Что-то холодное, недоброе.
— Эх ты! — сказала она. — А я-то, дурочка, думала, что ты действительно сильный... Таких, как Марк, раз, два — и обчелся. Ты, Илья, и ногтя его не стоишь. Да если бы я...
Марина опустила голову. Волосы закрыли ее лицо. И Илье показалось, что она плачет. Но Марина поднялась и с тоской тихо проговорила:
— Если бы было можно, я поползла бы за ним на коленях... До тебя это не дойдет, Илья. Не знаю только, зачем я тебе об этом говорю. Наболело. А ты... Твоя судьба меня не трогает...
— Что ж тебе мешает ползти за ним? — резко бросил Илья. — Приползешь — может, и простит... За то, что со мной путалась. Или не простит, скажет: «Мне такая не нужна?» И коленкой под зад...
— Не старайся, Беседин. Больше, чем я сама себя, меня никто не оскорбит... Ты спрашиваешь, что мне мешает идти к нему? Многое мешает. Говорить тебе об этом не стану, все равно не поймешь. Скажу только одно: каждый должен расплачиваться за свои ошибки. Ты — за свои, я — за свои. Вот так... А теперь уходи, Илья, я все тебе сказала.
Он понял, что это — все. Встал. Поднялась и Марина. Они стояли совсем близко друг к другу — лицом к лицу. Илья видел, какие у нее усталые глаза. В них не было ни зла, ни неприязни. Кажется, не было в них ничего, и все же в ее глаза нельзя было не смотреть. И нельзя было не смотреть на ее губы, на руки, сцепленные пальцы. На шее; чуть выше ключицы, едва заметно пульсировала жилка. Когда-то он жадно целовал эту жилку, кажется, он и сейчас ощущает своими губами, как она вздрагивает.
Марина слабо улыбнулась..
— До свиданья, Илья. И знаешь что? Не надо расставаться врагами...
Расставаться? Нет! Пусть даже так, как раньше, видеть ее от случая к случаю, но только чтоб знать: пройдет день, неделя, месяц — и он ее снова услышит.
— Я не хочу! — сказал он. — Ты мне сейчас нужна, как никогда. Ты слышишь? Я не хочу уходить. Я останусь!
Она сказала:
— Нет.
ГЛАВА XII
1
— Нет, — сказал Марк. — Особенного желания быть бригадиром у меня нет. Становиться на место Беседина мне не совсем удобно. Илья может подумать, что я ждал, когда он уйдет.
Смайдов спросил:
— Тебя очень волнует, что подумает Беседин?
Марк чистосердечно признался:
— Да. Мне это совсем не безразлично.
— Может быть, объяснишь — почему?
— Разве это так трудно понять? — ответил Марк. — Мне кажется, каждый порядочный человек испытывал бы на моем месте затруднения...
— А у меня такое впечатление, что ты трусишь, Талалин, — прямо сказал Смайдов. — «Беседин подумает, Беседин скажет...» Беседина нет! Беседин сам себя вычеркнул из списков.
— Я не трушу, Петр Константинович, — тихо проговорил Марк. — Я просто ничего не хочу упрощать. За долгое время люди привыкли к методам работы Беседина. И коекому его будет не хватать.
— Будет не хватать железного кулака? — усмехнулся Смайдов.
Борисов, до сих пор молчавший, заметил:
— Ты действительно упрощаешь, Петр Константинович. Не все в Беседине плохо. И хорошо, что Талалин честно об этом говорит. Вот посмотри. — Борисов открыл блокнот, взял красный карандаш и подчеркнул несколько цифр. — Последняя декада... Бригада Беседина... Сто восемь процентов плана. Это уже без него. А вот предыдущая: сто шестьдесят девять! Это с ним. Красноречиво?
Оц. с досадой бросил карандаш на стол, стремительно прошелся по кабинету и остановился против Смайдова, сидевшего рядом с Марком. Смайдов спросил:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Хочу сказать только одно: мы с тобой допустили ошибку.
— А конкретнее?
— Конкретнее? Пожалуйста... Мы не смогли подобрать к Беседину ключика. И если хочешь знать, я жалею, что согласился с тобой...
— Жалеешь?
— А ты — нет? Помнишь, ты как-то говорил: «Вычеркнуть человека из списков легко, а вот снова включить его в списки — куда труднее». Помнишь?
— Да. И сейчас могу сказать то же самое. Потому что уверен: подобные встряски таким, как Беседин, идут на пользу. Представь другое. Мы пошли ему на уступки, сказали: «Нам не обойтись без тебя, Илья Семеныч. Мы видим, что ты зарвался, видим, что живешь не так, как надо. Но покорнейше просим тебя, останься».
Марк твердо сказал:
— Просить его остаться было нельзя. И скажу вам прямо, если бы он остался, я ушел бы. И Байкин тоже ушел бы. И Думин, И Баклан. Так все сложилось, Василий Ильич.