Льды уходят в океан
Шрифт:
Боцман подошел к Сане Кердышу, который усердно соскабливал с палубы застывшие брызги белил, присел на кнехт, спросил:
— Трудишься?
— Вальс танцую, — не взглянув на боцмана, ответил Саня. — Разве не видишь?
Сергей Потапов плавал боцманом на «девятке» первую навигацию. Год назад, после окончания мореходного училища, он был назначен на траулер вторым помощником, но капитан распорядился по-своему:
— Обойдусь без второго помощника, — сказал он. — Пока, конечно. А боцман крайне необходим...
Сергей заартачился:
— Я — боцманом? Вы шутите, капитан! Я имею диплом штурмана, вот он!
— Спрячь, — коротко сказал Максим Петрович. — И запомни: на море всякая должность почетна. Тем более для такого молодого человека, как ты...
Конечно, решение капитана можно было обжаловать, но флот почти весь ушел на промысел, а ждать на берегу два-три месяца — перспектива не из приятных. Скрепя сердце Потапов согласился. Должность принял, но всем своим видом показывал, что обижен до глубины души...
Долгое время он ходил по траулеру злой и угрюмый, матросов сторонился, на капитана и штурмана глядел волком. Однако на эту демонстрацию мало кто обращал внимание: море почти все время штормило, и людям было не до «адмирала без эскадры», как сказал о Потапове рулевой Цапля. А когда боцману надоело играть роль обиженного и он, вдруг почувствовав себя одиноким, стал искать сближения с матросами, те встретили это без особого воодушевления: заносчивость на море не в почете...
Закурив трубку, боцман сказал:
— Слушай, Кердыш, может, ты объяснишь мне, почему все смотрят на меня, как на чужака? По-честному, а?.. Или потому, что я новичок?
— Я тоже плаваю первый сезон, — ответил Саня. — И Кирилл Ванин...
— Но вы все — как одно целое, а я... Вы можете почеловечески понять, что мне тяжело? Можете?
Саня, продолжая скоблить палубу, пожал плечами:
— Дело в том, что ты — боцман, наш начальник. А мы — подчиненные. Субординация...
— Субординация? — Потапов задумчиво поколотил трубкой о ладонь, невесело усмехнулся. — Значит, по душам говорить не хочешь? Ну что ж, неволить не буду.
Он поднялся и направился было к мостику, но Саня сказал:
— Подожди. Неужели ты правда не знаешь, откуда холодок? Или делаешь вид?
Потапов снова сел, посмотрел на Кердыша, но ответил не сразу. Если честно говорить, он, конечно, все отлично понимал. И ему уже давно хотелось сказать об этом откровенно. Так, мол, и так, немножко перегнул... Шел на траулер, думал: «Вот и сбылась мечта... Помощник капитана, командный мостик: «Право на борт!.. Свистать всех наверх!..» А тут... короче, уязвленное самолюбие... Теперь понял: ложное это все...»
Но сказать об этом Потапов не решался, вдруг еще подумают, что он заигрывает с ними.
Саня с любопытством поглядывал на то, как Потапов теребит свою бороду. И борода, и волосы у него были цвета прихваченной морозом пожухлой травы, а глаза синие и, кажется, добродушные. Вполне симпатичный малый, и если бы не его заносчивость, с ним можно было бы варить кашу, как говорит матрос Кирилл Ванин.
Боцман вдруг рассмеялся.
— Знаешь, Кердыш, что мне говорил отец, когда я был таким клопом? Он говорил: «Каждый человек рождается с привеском дури, и чем скорее он вышвырнет этот привесок за борт, тем легче ему будет жить». Недурно сказано, а?
Саня ответил без улыбки:
— Недурно. Плохо только то, что ты запаздываешь выполнить совет отца. Или тебе не мешает твой привесок?
— Мешает, Кердыш... Ну, трудись. На берегу встретимся?
— Если сбреешь бороду. — Теперь Саня улыбнулся. — Мы ведь не пираты.
Боцман ушел на мостик к капитану, а Саня, доскоблив палубу, облокотился о борт и стал всматриваться в медленно приближающийся берег.
Два с половиной месяца он не ступал на землю. Он и ждал ее, и боялся встретиться с нею. Что он будет там делать все то время, которое траулер простоит у причала? К кому пойдет? Куда денет длинные вечера? Чем их заполнит? Конечно, Степа Ваненга искренне ему обрадуется, но Степа Ваненга не один, с ним Марк, а с Марком Людмила... Или Беседин врет?
Месяц назад, когда они сдавали рыбу на плавучую базу, Сане вручили два письма от Ваненги и одно от Ильи Беседина. Беседин писал:
«...Мы никогда не были с тобой друзьями, Кердыш. И пишу я тебе сейчас не потому, что по-дружески хочу о чем-то предупредить. Честно говоря, меня не волнует и то, что ты там малость побесишься, — просто я решил напомнить тебе один наш разговор. Помнишь, ты сказал: «В человеке всегда больше хорошего, чем плохого. Исключения, подобные тебе, Илья, бывают, но это — редкость». Редкость?.. Через десяток дней после того, как ты отчалил от пирса, Людку Хрисанову видали с Талалиным на вечере в клубе моряков. Потом — в театре. Сам я недавно встретил их на набережной. Стояли и весело ржали. Я подошел, поздоровался, вежливенько так спрашиваю: «Что слышно о Кердыше? Пишет, нет?» Людка сперва порозовела, потом сделалась как мел. Пробрало... Талалин говорит: «Что-то раньше я не замечал, чтобы ты, Беседин, проявлял интерес к личности Кердыша». А я ему: «Я тоже думал, что ты проявляешь интерес только к личности Марины Саниной, бывшей буфетчицы из ресторана. И думал, что люди на этой грешной земле имеют хоть каплю порядочности и не таскаются с подругами своих друзей...» На том и расстались... Тебе все ясно, Кердыш? И скажешь ли ты теперь, что в человеке всегда больше хорошего, чем плохого? Или Талалин и Людка тоже исключения?..»
Нет, Беседин не врет. Это подтверждало и то, что Степа ни слова не написал о Марке. Видимо, Ваненга тоже знает обо всем и, не одобряя Марка, молчит...
И все же Кердыш даже в душе не назвал Марка подлецом. И ни в чем не упрекнул Людмилу, хотя и испытывал боль мучительную. Но кто из его друзей был в чем-нибудь виноват? Он хорошо помнил слова Людмилы, сказанные накануне его отъезда: «Саня, я не могу ответить на твои чувства. Нет во мне того, что должно быть. Ты должен меня понять...»
Как он мог это понять?! Он ушел от нее с таким ощущением, будто для него все сразу кончилось. Раньше все было простым и ясным. «Каждый человек, — думал Саня, — имеет право на личное счастье. Много ли его будет или мало, этого счастья, зависит от него самого. Главное — не скупиться самому ни на чувства, ни на щедрость души. И ты получишь не меньше того, что отдашь...»
Саня не скупился. Не потому, что взамен на щедрость своей души надеялся получить как можно больше, — нет, торгашом он не был. Он просто не мог быть иным, таким, например, как Илья Беседин, который никому ничего не хотел давать, если это не сулило ему выгоды.