Льды уходят в океан
Шрифт:
Да, раньше все казалось проще. Теперь же, вынужденно расставшись с надеждой на счастье, Саня как бы потерял самого себя. Вначале он замкнулся, как моллюск в створках раковины. Но душевная борьба с самим собой, со своими сомнениями быстро истощала его душевную энергию (правда, эта борьба, возможно, помогла ему скорее привыкнуть к морю — все его внешние ощущения отошли на второй план, он их почти не воспринимал). Саня понимал, что надо сделать усилие и выйти из того состояния, которое разъедало его волю... Как человек, скатывающийся с крутого обрыва, в надежде остановить падение цепляется за жалкую высохшую травинку, так и Саня пытался забыть... Забыть все, что осталось на берегу... И ни о чем не вспоминать. Ни о чем!..
Но он знал, что никогда ничего не забудет...
2
У причала толпились встречающие.
И хотя еще нельзя было различить их лиц, моряки до рези в глазах всматривались в берег, надеясь по какимлибо приметам узнать своих близких. Как всегда в подобных случаях, остряки не скупились отпускать шуточки, за которыми скрывали и свою тревогу.
Рулевой Цапля — длинные ноги и шея матроса удивительно оправдывали его фамилию, — дымя огромной трубкой, говорил Кириллу Ванину:
— Не туда смотришь, Кирилл. Вон твоя стоит, слева от трапа. Видишь?
— Не вижу, — признался добродушный Кирилл. — А ты откуда мою Клавдию знаешь?
— Ха! Ее все моряки знают. Особенно те, кто от рейса отстает. Кирилл, говорят, в плавание, а мы — к Клавдии. Нельзя же, говорят, жену своего друга в одиночестве оставлять.
— Не плети, — угрюмо сказал Кирилл. — Лучше попробуй мою Клавдию без меня навестить — морду так разукрасит, что и мама родная не узнает.
Кердыш, глядя на берег, испытывал какое-то двойственное чувство. Истосковавшись по своим друзьям, он жадными, нетерпеливыми глазами прощупывал набережную, надеясь хоть издали увидеть Людмилу. В то же время он понимал, что эта встреча ничего, кроме душевной боли, не принесет ему, и хотел, чтобы никто сюда не пришел, и он тогда снова отправился бы в море, так никого и не повидав. В море он опять станет тосковать, мечтать о встрече, и это ожидание будет для него лучшим утешением...
Они стояли все вместе: Ваненга, Марк и Людмила. Марк и Степа отчаянно махали кепками. Людмила — платком. И, кажется, что-то ему кричали. Что — он не мог разобрать: кричали на берегу все, и отдельные слова тонули в общем гуле.
Саня машинально помахивал рукой. На его лице застыло такое выражение, как будто он и на берег рвался и бежать от него хотел. Такого смятения Саня никогда еще не испытывал. Вглядываясь в лица Марка и Людмилы, он пытался угадать, тягостна им эта встреча или нет, искренне они рады ему или пришли сюда только потому, что не могли не прийти: когда-то ведь были настоящими друзьями... Были? А разве теперь они стали чужими? Разве то, что случилось, может перечеркнуть все, что было в прошлом?..
С «девятки» бросили швартовы, подтянули ее к причалу. И сразу к трапу хлынули встречающие. Каждому хотелось первым вбежать на палубу, особенно ребятишкам, которым не терпелось не только скорее повидать своих отцов, но и шмыгнуть в машинное, где — они это хорошо знали — дизели еще не совсем остановились и можно будет увидеть кое-что интересное.
Саня перелез через борт, прыгнул на набережную. Ваненга кинулся к нему, обнял и, заглядывая в его лицо, сказал:
— Уй, как хорошо, что ты приехал! Уж ждали, ждали, а пароход твой шибко медленно идет. Ну, здравствуй, однако, моряк Саня Кердыш! Приехал наконец-то!..
Он был все такой же, Степан Ваненга: открытая душа, ничего затаенного, все наружу. «Если бы все были такими», — невольно подумал Саня.
Поздоровавшись со Степой, он легонько отстранил его и шагнул к Людмиле. Она протянула ему обе руки:
— Здравствуй, Саня.
Ему показалось, что голос ее немножко дрожит. И еще ему показалось, что она сейчас бледнее, чем всегда, и глаза ее не такие, как обычно. Не то грусть в них, не то чувство вины.
— Здравствуй, Саня, — повторила она. — Со счастливым тебя возвращением из долгого плавания...
Руки ее были теплыми, и она легонько сжимала его ладони. Но Саня чувствовал: этим пожатием она ничего не передавала. Ничего. Просто дружеское приветствие — не больше. Да он, пожалуй, сейчас и не хотел большего. Зачем? Все ведь ясно, и если бы он вдруг почувствовал, что от ее рук идет к нему что-то другое, ему стало бы неприятно. Он мог бы подумать, что Людмила тайно, скрытно хочет подарить ему немножко нежности. А он ничего не хотел скрытного. Это унизило бы и ее, и его.
И все же у Сани не хватало сил отпустить ее руки. Он не мог заставить себя оторвать от Людмилы взгляда, словно боялся, что больше ее не увидит. И не мог заставить себя произнести хотя бы слово...
Марк сказал:
— Саня, со мной ты не хочешь поздороваться?
— Прости, Марк. — Саня отошел от Людмилы и обнял Марка. — Я никак не приду в себя... Так долго вас всех не видал... Ты похудел, Марк. Много работаешь?
Марк улыбнулся.
— Достается. А ты еще больше возмужал. Трудно тебе было в море?
— Не очень, — ответил Саня. — Как всем.
Он хотел сказать, что там, в море, ему легче было переносить штормы, чем душевную борьбу с самим собой, но не сказал этого. И знал, что никогда не скажет.
— Ты совсем с ним освоился? — спросил Марк. — Привык?
— Человек ко всему привыкает. — Кердыш взглянул на Степу, засмеялся. — Правду я говорю, Степа?
— Не так уж правду, — сказал Ваненга. — К морю привыкнуть можно, пожалуй. К тундре привыкнуть тоже можно. Еще к чему-нибудь. Однако, не ко всему. Если шибко человека любишь, а человек взял да ушел — как к такому привыкнешь? Двести лет надо, чтоб тоска от тебя отстала. Вот так-то... Ты чего на меня, как песец на лемминга, глядишь? Я правду говорю, однако.
Марк взял Ваненгу под руку:
— Расфилософствовался ты, друг мой, а нам ведь уже пора. Ты извини нас, Саня, спешим... После работы наговоримся. Пошли, Степа?
— Пошли, пожалуй. — Ваненга улыбнулся Кердышу. — Ты не ругай нас, шибко работы много. Потом обо всем потолкуем. А у Людмилы не смена теперь, ей можно долго с тобой быть...
Они ушли. Оставшись вдвоем, Людмила и Саня некоторое время молчали. Молчание тяготило, но им трудно было сразу найти такие слова, которые не показались бы ненужными и фальшивыми. Их чувства были настолько обострены, что не только слова, но даже неестественный тон мог обидеть и его, и ее, а они сейчас должны были оберегать друг друга от обиды, потому что оба понимали, как тяжело каждому из них.