Лэ о Лэйтиан
Шрифт:
Он повернулся и прочь зашагал,
Шагов его звук вдалеке затихал.
– Отец, ты коварною клятвой поклялся,
Ведь ныне цепям и клинкам он достался,
Его ты обрек, так послав одного,
В темницы ты к Морготу бросил его, -
Лутиэн говорила, и вдруг потекли
Из глаз ее слезы, и страхи легли
Камнем на сердце. Взглянули все прочь,
И долго потом вспоминали ту ночь,
Ведь больше в лесах ее голос не пел.
И холодом чистым ответ прозвенел,
То
Ты, о король, но коль не терял
Мой взор своей власти, то лучше тебе,
Чтоб Берен погиб, бросив вызов судьбе.
Тебе это лучше, но для Лутиэн -
Тьма и скитания, счастью взамен.
– Кого я люблю, Людям я не продам,
Тех, за кого я все в мире отдам;
Была бы надежда, - Тингол тут сказал, -
Что Берен бы смерти опять избежал,
И в Менегроте живым бы предстал,
Солнца, клянусь, он бы не увидал,
И звезд бы вовек не увидел с луной.
Но Мелиан вдруг улыбнулась с тоской,
Словно бы правда открылась ей тут;
Мудрость с печалью так рядом идут.
VI.
Время от скорбного дня побежало;
Молчанье проклятьем уже не лежало,
Но молчала в лесах Даэрона свирель,
И не запела вновь Тинувиэль.
И тихие звуки в лесах пробудились,
И воды гремящие с шумом катились
У подножья великих Тингола ворот;
Но танцующий шаг Лутиэн не падет
На землю, на листья. Забыта была
Там, куда мукой судьба довела,
Там, где как будто во сне и с тоской
Берен устало сидел над рекой,
Река Эсгалдуин быстра и мрачна,
Сидела и пела там тихо она:
Здесь чарами вечно струится вода!
Когда-то любимый добрался сюда,
Безжалостна даже река здесь сама,
Сердечная боль, одиночества тьма.
Лето кончалось. И в кронах лесных
Стук капель слыхала она дождевых,
И листья морями качались кругом,
Скрипели деревья в просторе лесном;
И тщетно стремилась услышать опять,
Как снова он будет ее призывать
Именем нежным, как с канувших дней
Зовут соловьев. Только эхо над ней.
– Тинувиэль! Тинувиэль!
–
Памятью сердце взрезает та трель,
То колокол дальний и слабый звенел:
– Тинувиэль! Тинувиэль!
– О мать моя Мелиан, мне расскажи,
Видения глаз своих мне покажи!
О, ты от чар мне поведай своих,
Где он? Врагов он встречает каких?
Жив ли, поведай, о мать моя, он,
В
Солнце над ним ли сияет, открой,
Стоит под дождем ли он этой порой?
– О нет, боюсь я, дитя, Лутиэн,
В страшный воистину брошен он плен.
Тюрьма глубока Властелина Волков,
Там чары, жестокость и цепи оков,
Пойман и скован, в ужасном краю
Берен во сне слышит песню твою.
– То значит, что ныне должна я идти,
Одна те темницы и ужас найти;
Никто ведь уже не поможет ему,
Он в мире не нужен теперь никому,
Кроме одной, что умела лишь петь,
Но ныне уже и того не суметь.
И Мелиан тут ничего не сказала,
Хоть дики слова. И она зарыдала,
Помчалась гонимою ланью в лесах,
С волосами по ветру и страхом в глазах.
На листьях опавших сидел Даэрон,
Зеленой короной увенчал был он.
И силы тогда не осталось уж в ней,
Вскричала, упав: - Даэрон, пожалей,
Ради прошлого слезы мои пощади!
В песню сердечную боль приведи,
Пусть будет отчаянье, словно слова,
Ведь свет затемнился, и радость мертва!
– Для музыки мертвой мелодии нет, -
Молвил тогда Даэрон ей в ответ.
Но флейту свою, наклонившись, он взял,
Печально той музыки звук задрожал;
Замерло все, пока песня текла,
Стеная в долинах, леса залила,
Все слушали, дело и радость свою,
Покой и сияние в этом краю
Забыв; птичья трель замолчала,
Пока в Дориате та флейта стенала.
Лутиэн не могла уж от боли рыдать,
И, когда он замолк, говорила опять:
– Друг мой, мне так не хватает друзей,
Как тому, что во тьме на дороге своей,
Он страшится пути, но назад не глядит,
Туда, где свеча в дальних окнах горит,
Откуда ушел он. И в мрачную ночь
Идет за далекие горы он прочь,
Не веря уже, что отыщет там свет, -
И открыла она королевы ответ.
Про жребий с желаньем сказала она,
Что ныне за горы пробраться должна,
В огонь и руины на Север войти,
Дева без шлема - пустыней пройти,
Без сил и оружья пройти должна тут,
Где чары, рождаясь, туманом растут.
Просила она, чтоб пошел он вперед,
Тропу бы нашел, что на Север ведет,
Если не будет любовь всех сильней,
И не уйдет он в дорогу за ней.
– Ради чего Даэрону пойти
К гибели той, что стоит на пути,
Смертного ради, что радость украл?