Лечить или любить
Шрифт:
— Отлично, — я «отзеркалила» его кривоватую усмешку. — Значит, будешь читать им стихи…
Тогда, я помню, мы выбрали для декламации юным идиотам «Смерть поэта» Лермонтова. Но чем все это закончилось?
— Сколько лет Игорю сейчас?
— Девятнадцать, — сказала женщина и заплакала, как осенний дождь. Тихо и безнадежно. Впереди зима. И от ее плача у меня почему-то побежали по коже мурашки. — У них там вроде бы есть психолог. Но он согласился только к вам, потому что помнит, как мы к вам ходили. Мы все время боимся, как бы он с собой чего-нибудь…
— Давайте пригласим Игоря,
— У меня — прогрессирующая мышечная дистрофия, — сказал Игорь. — Знаете, что это такое?
Я кивнула.
— Ну и чем вы можете мне помочь? — он с вызовом вскинул подбородок.
— Не знаю, — призналась я.
Мы помолчали.
— Через несколько лет я стану глубоким инвалидом, прикованным к креслу, — сказал юноша. — Еще через несколько лет не смогу дышать и умру.
— Никто не знает, когда и от чего изобретут лекарство, — сказала я. — Да и болезни, даже самые страшные, у всех протекают по-разному. И… Игорь, вы слышали про английского физика Стивена Хокинга?
— Ну разумеется! — ухмыльнулся юноша (мне показалось, или я действительно узнала эту кривоватую улыбку затравленного второклассника?). — Вот уже полтора года мне все подряд говорят то же, что и вы. И про Хокинга. Одна беда: я не гениальный физик, и никогда им не стану — у меня по физике и математике всегда были тройки… Да и все безумные технические средства, которые обеспечивают сейчас жизнедеятельность этого англичанина, моим родителям не по карману. Может быть, это к счастью…
— А что у вас получается? Чем вы увлекаетесь?
— Вы хотите спросить: чем увлекался? Что получалось? — он голосом подчеркнул прошедшее время.
— Да нет. Я хотела спросить именно то, что спросила. Что вы вообще сейчас делаете? Просто сидите дома и жалеете себя? Или еще что-то?
— Я учусь в колледже на программиста. Все вокруг решили, что в моем положении это самое разумное. Типа инвалид на колясочке у компьютера, хоть одним пальцем… Жалко только, что мне совсем не нравится писать программы, да и способностей у меня к этому нет… Что я люблю? Мне нравится общаться с людьми, нравится этнография, я люблю путешествовать, если бы не болезнь, я, наверное, хотел бы работать в индустрии туризма… А? — он явно провоцировал меня. Я его понимала.
— Никто ни черта не знает, — зло сказала я. — Кто-то собирается прожить еще лет пятьдесят, но вот уже выпил свою водку придурок-водитель или неубранная вовремя сосулька начала отваливаться от крыши…
— Ага, Аннушка уже разлила масло… — он улыбнулся чуть теплее.
— О’кей! Допустим, что мы точно знаем: осталось три дня, потом — конец. Как провести эти три дня? — вот вопрос. Можно все три дня молиться в храме, пытаясь установить мир в своей душе. Можно пить водку и трахаться в борделе. Можно закрыться в комнате и написать прощальную новеллу, поэму или симфонию, которая потрясет (или не потрясет) оставляемый мир. Можно посетить всех друзей и родных, всем сказать о своей любви, если надо, попросить прощения. Можно просидеть эти три дня на берегу
Он заговорил не сразу.
— Пожалуй, вы правы, — сказал он. — У меня ведь больше, чем три дня. Я должен сам решить…
— Разумеется. К черту программирование одним пальцем!
— К черту! — с энтузиазмом подхватил Игорь и спустя время улыбнулся печально. — Вот чего мне жаль, так это того, что я так и не узнал любви… Я ведь никогда…
Черт! Черт! Черт! — на глаза мне навернулись слезы. Если он заметит, что я плачу от жалости к нему, он просто встанет и уйдет. Зачем ему сопливый психолог?!
— Вам никто не говорил, что любовь — это не только «трахнуть»? — огрызнулась я и, смягчившись, добавила: — Я мало знаю о вашей болезни… Это… уже невозможно технически?
— Нет, почему же? — удивился Игорь. — Пока у меня с этим все нормально. Просто я не хочу никого обманывать и не хочу, чтобы со мной из жалости…
— Вот чепуха! — сказала я. — Вы знаете, что этот расслабленный физик не так давно развелся с женой и женился на своей сиделке? Как вы думаете, зачем ей это было нужно?
— Наверное, это из-за денег и его известности? — неуверенно предположил Игорь.
— Болван! — припечатала я. — Вы ничего не понимаете в женских чувствах! Всю историю женщины только так влюблялись в убогих, юродивых, нищих непризнанных художников, умирающих туберкулезников и прочих маргиналов. Тоже из-за денег? Вам никогда не приходило в голову, что женщины любят жалеть — вот что! Им это удовольствие доставляет!
— Ого! — Игорь закрутил головой, как бы укладывая в ней новую мысль. — Значит, если вы мне не врете, и у меня еще может быть…
— Еще как! — сказала я. — Особенно, если научитесь торговать своим состоянием, как Хокинг. Он же теперь уже не столько физик, сколько бренд…
— А помните, как вы послали меня во дворец пионеров в литературную студию? — спросил Игорь.
— Не-а, — честно ответила я. — А ты что писал — стихи или прозу?
— И то и другое. Только у меня там ничего не вышло, мне стало скучно, и я ушел.
— Ну и ладно. Лучше скажи: чем кончилась та история со стихами и пятиклассниками?
— О! Ха-ха-ха! — Игорь расхохотался. — Они испугались, как вы и говорили. А я сам бегал за ними по школе и кричал: «А вы, надменные потомки известной подлостью прославленных отцов…» Теперь уже они прятались от меня. Наверное, они решили, что я сошел с ума. И больше никогда ко мне не приставали. Нашли себе другую жертву…
В кабинет заглянула по-прежнему тихо плачущая мама Игоря.
— Что вам нужно? — весьма нелюбезно поинтересовалась я.
— Простите. Но я первый раз за полтора года слышу, как он смеется…
— Если захочешь, можешь прийти еще, — сказала я Игорю.
— Нет, я не приду, — ответил он. — Потому что я сейчас понял: в этот раз вы сказали мне то же самое, что и тогда, во втором классе: я должен сделать то, чего от меня никто не ожидает. И тогда все будет хорошо. В данном случае — я должен полноценно прожить эти условные три дня. Кажется, я даже уже начинаю понимать, как мне это сделать…