Лед и фраки
Шрифт:
— Я думаю, дорогой господин директор, что это уже не моя компетенция. О, конечно, я готов всемерно поддержать вас перед министром иностранных дел, но вам, по- видимому, придется все-таки действовать через него. Ведь эта самая Земля Недоступности, или как вы там ее назвали, находится в зоне владения коммунистического униона социалистов…
— Советского Союза, — поправил Андерсен.
— … вот именно, я и хочу сказать: Советского Союза. Тут, вероятно, придется еще и поговорить. Да, так я говорю, вам надлежит обратиться в министерство иностранных дел.
Министр встал, делая вид, что тянется к звонку.
Андерсен понял, что прием окончен, достал из-под стула цилиндр. Выставив в сторону министра сверкающее донышко цилиндра, директор старательно отвесил поклон. Ни больше, ни меньше того, что следовало сановнику уважаемому, но не исполнившему ходатайства.
Министр иностранных дел был личным другом доцента Зуля. Он принял директора Андерсена более любезно, нежели министр промышленности. Желая доказать Андерсену свое полное сочувствие его планам, он отменил прием следующего посетителя и отдал еще четверть часа сверх нормы для детального обсуждения плана действий. Тут же был вызван советник отдела Восточной Европы доктор Зеренсен, и ему было предложено осуществить некоторый демарш в сторону посольства Советского Союза в Осло: надлежало выяснить, не слишком ли резкий отпор со стороны советского правительства встретит прямое посягательство на недра территории, которую королевское министерство иностранных дел склонно рассматривать не иначе, как {егга пиШш5.
— Вы должны им дать понять, господин Зеренсен, что, по существу, декрет господина Калинина не может нами рассматриваться как документ международной нотификации. Вы сами понимаете, что…
Министр покрутил пальцами перед носом:
— От этой игры пахнет лежалой треской. Чистыми картами ее не выиграешь.
Министр решительно поднялся.
Андерсен и Зеренсен вышли вместе.
Пользуясь безлюдностъю просторного коридора, директор отвел советника в глубокую нишу окна. Здесь, в знак неофициальности разговора, он взял советника за пуговицу сюртука и, покручивая ее, о чем-то зашептал в оттопыренное ухо старого дипломата.
Вернувшись в свой кабинет, советник долго говорил по телефону. Дважды вызывал секретаря. Затем весело, потирая руки, вызвал свою квартиру:
— Это ты, Марточка? Скажи маме, чтобы она сейчас же приготовила мне фрак — через четверть часа я буду дома… Нет, деточка, не в церковь… ха, ха, даже наоборот, это вроде преисподней… Нет, нет… ну, ты еще мала, я тебе это потом объясню.
Солидно постукивая по ступенькам, советник Зеренсен спустился по широкой лестнице министерства. Важно принял из рук швейцара шляпу и зонтик. Не спеша вышел на сверкающий от дождя асфальт Карл-Иоганнесгате.
Только удалившись от подъезда, советник прибавил шагу и, рамолически подволакивая ногу, заспешил к остановке трамвая.
Дав кондуктору пятнадцать эре, советник Зеренсен так весело напевал, что кондуктор даже поздравил его с удачной сделкой.
2. Норвежский уголь
Это было последней надеждой. Но и она не оправдалась. Следа нигде не было. Сегодня утром Зуль поставил у себя в книжке восьмой крестик. Восемь дней тому назад он вышел из лагеря экспедиции, чтобы взять пробу шпата. Вместо двух часов у него ушло на это восемь. И потому ли, что он не учел промелькнувших часов, или по какой-нибудь другой причине, но Зуль заблудился. В первый раз в жизни он не смог вернуться к лагерю.
Первый день он потратил на разыскание следов лагеря и не нашел их. На второй день он выбрал направление и пошел. По его расчетам, он должен был выйти к берегу. На берегу был расположен основной лагерь экспедиции и там же стоял дирижабль. Зуль шел семь дней. Ночи он методически проводил на месте, даже если ему не хотелось спать. Он должен был беречь силы. У него не было средств поддерживать их. Не было с собой ничего, кроме плитки шоколада. А ее он необдуманно съел в первый же день, рассчитывая на скорое отыскание лагеря.
На третий день Зуль стал испытывать желание поесть. На пятый день это желание перешло в голод. На седьмой день голод пропал. Зато силы стали падать. Зуль уже не так бодро двигался вперед. Пока тянулись каменистые хребты, было еще ничего. Но, когда доцент перешел на сплошной покров, стало очень трудно. Ноги без лыж проваливались сквозь непрочную корку наста. Зуль двигался очень медленно. Так медленно, что он даже перестал верить в возможность достичь берега. Он не мог судить о пройденном расстоянии. У него не было никаких ориентиров. Вокруг простирались ровные скаты снежных холмов. Одни из них были повыше, другие пониже. Сначала Зулю казалось, что он отличает их друг от друга, но потом понял, что это не так. Когда небо совершенно очистилось от облаков, лучи солнца вырвали из поверхности снега фейерверки искр, холмы окутались ослепительным сиянием. Эти нимбы сливались в один общий поток искрящихся лучей необычайной силы. Зуль перестал разбирать отдельные вершины.
День за днем переходы Зуля делались все короче. На восьмой день он сделал одну большую передышку среди дня. На девятый день он сделал две передышки. На десятый день, прежде чем пуститься в путь после ночевки, Зуль опустошил свои карманы. На утоптанном снегу (чтобы ничто не провалилось) он разложил свой груз.
Долго и задумчиво он рассматривал черные осколки угля. Сняв темные очки, любовно щурился на прозрачные кристаллы шпата. Он отобрал несколько наименее удачных образцов. Дрожащими слабыми руками засунул в снег и припушил еще сверху.
Остальное он снова засунул в карманы.
Так шел он еще день. Образцы оттягивали карманы. Приближаясь к намеченному часу ночевки, Зуль обдумывал вопрос о том, что можно еще выкинуть из карманов, чтобы не жертвовать образцами. Но все, кроме записной книжки и карандаша, было давно выброшено. Остались только осколки угля и кристаллы шпата. Сев на снег, Зуль снова разложил их перед собой.
Покручивая бороду, ставшую длинной и неопрятной, он внимательно рассматривал каждый образец. Ковырял черным потрескавшимся ногтем слоистые кусочки угля. Любовно собирал на кристаллах шпата играющие в их неправильных гранях косые лучи бледного солнца.
При этом он не произносил ни слова. Здесь, в этих странах, дорога каждая калория. Калории нужно беречь. Особенно, когда их нечем пополнить. А слова требуют калорий. И Зуль упорно молчал. Хотя временами ему до безумия хотелось закричать полным голосом. Закричать так, чтобы голос, перекатываясь по холмам, был возвращен ему приглушенным снегами эхо. Ему хотелось услышать человеческий голос. Хотя бы от эха.
Но он молчал.
И в тишине, перекладывая с ладони на ладонь играющий всеми цветами спектра шпат, он вдруг услышал шорох. Зуль опустил руки и прислушался. Шорох исчез. Доцент затаил дыхание. Он прижал руку к сердцу, чтобы заглушить его удары.