Леди и разбойник
Шрифт:
– Арестовать Пэнси?! – поразилась леди Дарлингтон. – Никогда в жизни не слышала подобной чепухи. Боже мой, в чем же провинилась Пэнси, чтобы ее арестовывать?
Сэр Филипп глубоко вздохнул и громко сказал:
– Именем закона я обвиняю ее в убийстве мужа, мистера Кристиана Драйсдейла!…
Глава 10
Сложив на коленях руки, Пэнси сидела и смотрела на адвоката. С серьезным видом она выслушала его вопросы, ответы он записывал длинным гусиным пером, со скрипом водя им по бумаге.
– Я прошу вас дать самое подробное описание разбойника, который, как вы говорите, остановил карету примерно
Это был тощий мужчина лет пятидесяти с болезненным цветом лица, выглядевший так, будто никогда в жизни хорошо не ел. Спина его сгорбилась от бесконечного сидения над бумагами и документами. Он имел репутацию самого проницательного адвоката в Лондоне, и леди Дарлингтон навела о нем подробнейшие справки, прежде чем наняла защищать племянницу.
Мистер Добсон перевернул страницу, исписанную изящным почерком, и, не услышав ответа, посмотрел на Пэнси из-под насупленных бровей.
– Опишите его, миледи, – повторил он.
Пэнси молчала. Она решила, что ничто на свете не заставит ее дать подробное описание Люция, иначе его обвинят еще в одном преступлении. Она гадала, что сказал человек, который донес на нее. Слышал ли он, что Кристиан Драйсдейл, выйдя из кареты, назвал Люция по прозвищу?
Мистер Добсон откашлялся, словно молчание девушки раздражало его:
– Надеюсь, ваша светлость понимает исключительную важность того, чтобы вина за преступление была возложена на человека, который его совершил. Вы рассказали мне, что разбойник заставил вашего мужа выйти из кареты и сразиться с ним на дуэли. Конечно, я не прошу вашу светлость дать мне слово, что все происходило действительно так, однако подобная история не будет звучать убедительно для судьи и присяжных.
– Но это правда, – сказала Пэнси.
– Говорят, иногда правда звучит куда более странно, чем вымысел, – ответил адвокат, и на мгновение на его худом, почти бескровном лице появилась слабая улыбка. – Разумеется, мы должны говорить правду, хотя в то же время мы должны стремиться, чтобы она звучала правдоподобно.
– Но это правда, – запротестовала Пэнси. – Разбойник, вернее, два разбойника остановили карету, и один из них вызвал на дуэль мистера Драйсдейла, и тот был убит.
Она не смогла заставить себя сказать слова «мой муж», это было выше ее сил.
– Дуэль, конечно, не убийство, – вздохнул судья. – Но против вас выдвинуто совсем другое обвинение. Утверждается, будто нападавшие были отнюдь не разбойники, а головорезы, которых вы наняли, чтобы избавиться от мужа и завладеть его деньгами.
– Это ложь, – возразила Пэнси. – Я вышла замуж за мистера Драйсдейла тайно, по его требованию, и, как я вам уже объясняла, согласилась на брак только потому, что не видела другого способа спасти жизнь брата. Он подло обманул меня, о чем я узнала только после замужества.
– А кто дал вам эти сведения?
И снова Пэнси замолчала, не осмеливаясь ответить на вопрос. Она отлично понимала, насколько фантастично звучал бы ее рассказ, и разделяла страхи мистера Добсона. Ей действительно никто не поверит.
Скажи она, что разбойник – ее кузен, это больше бы походило на правду. Кто еще так тяжело переживал смерть Ричарда? Кто мог рисковать собственной жизнью, чтобы ее освободить? Но если бы она представила все в таком свете, Люция обвинили бы в убийстве, что побудило бы власти с еще большим рвением взяться за его поимку. С какой стороны ни посмотри, она оказалась в безвыходном положении. Словно почувствовав,
– Если вы не будете со мной откровенны, миледи, должен сказать, мне будет очень трудно вам помочь. Мне нужно выстроить защиту, представить также краткое изложение дела. Если я не буду знать всех подробностей, весьма вероятно, в суде нам противопоставят свидетельства, каких мы не ожидаем, или попытаются доказать, что мы не точны в самом начале дела, а это настроит против нас присяжных, и решение они вынесут не в нашу пользу.
Доводы адвоката были разумны, но Пэнси не осмеливалась открыть всю правду о событиях той ужасной ночи. Разве можно кому-нибудь объяснить, что она инстинктивно доверилась Люцию, когда тот, заглянув в карету, увидел ее, заплаканную, прижимавшую к груди тельце Бобо? Разве кто-нибудь поверит, что разбойник, грабитель с большой дороги, ни на мгновение не показался ей страшным, и она с радостью вручила судьбу в его руки, а он спас ее от ужаса и унижения жизни с негодяем?
Все это больше было похоже на сказку. «Мистер Добсон прав – ни судья, ни присяжные не поверят ни единому слову», – подумала Пэнси. Она обречена, и ей вдруг стало все безразлично. Ужас, пережитый по дороге в тюрьму Ньюгейт, оставил в душе такой след, что она считала – хуже быть не может. Когда ее везли в карете из дворца, она оцепенела, все происходило точно во сне. Крики, испуг, изумление гостей, возмущение тетушки – все словно доносилось издалека, она слышала голоса, но не понимала, о чем речь. Заплаканная Марта принесла плащ и набросила ей на плечи, Пэнси поцеловала ее, не проронив и слезинки. Говорить она не могла, слова прощания так и не слетели с губ. Молча покинула она тетушкины покои, только стук солдатских башмаков по отполированному до блеска дубовому полу продолжал эхом звучать у нее в ушах, когда шла по лестницам и коридорам в сопровождении охраны к воротам дворца.
К счастью, людей в это время было немного, однако и немногочисленные свидетели с любопытством наблюдали за Пэнси. Она боялась, что ее заставят идти к тюрьме пешком, ей доводилось наблюдать, как толпа глумилась над заключенными, забрасывая их гнилыми овощами. Она бы умерла от стыда, случись с ней такое.
Пэнси почувствовала облегчение, оказавшись в карете. Сэр Филипп Гейдж и двое солдат тоже последовали за ней, охранники сели спиной к лошадям.
Королевский судья чувствовал себя неловко. Напыщенность, с которой он произносил речь перед тетушкой и гостями, уступила место смущению. Теперь, оставшись один на один со своей жертвой, исключая охрану, сэр Филипп превратился просто в мужчину, который оскорбил даму благородного происхождения, занимавшую более высокое, чем он, положение в обществе.
Похоже, ему было трудно поверить, что это хрупкое нежное создание и есть убийца. Серьезные большие глаза, дрожащие детские губы заставили бы любого, даже самого бесчувственного, мужчину ощутить себя подлецом, и сэра Филиппа, в чьем сердце нашлось бы место для любой хорошенькой женщины, внезапно охватило смятение.
Выйдя от леди Кастлмэн, он чувствовал себя рыцарем в сверкающих доспехах, отправляющимся мстить за подлый поступок. Тонкая лесть, которой окутала его Барбара, взывая к мужественности, подняла его в собственных глазах на недосягаемую высоту. Но теперь, арестовав девушку, о которой ему рассказали такие страшные вещи, он чувствовал себя негодяем, нечаянно раздавившим певчую птичку или замучившим пушистого персидского котенка, способных совершить преступление не более, чем грудной младенец.