Ледник
Шрифт:
Зина взяла горсть снега и прижала к лицу.
На обратном пути Феоктистов спросил:
– Неудачная поездка?
– С чего ты взял?
– Невесёлая ты. Что-то случилось?
– Случилось… – Зина смотрела на темнеющий день за окном. Куда она едет, зачем? И как вообще жить? Может выйти и пойти по лесу? Идти, идти, лечь под какую-нибудь ёлку, заснуть и не просыпаться… – Останови!
– Тебе по делу?
– Какая тебе разница? – рявкнула Зина. – Что вы все в душу лезете? Останови, сказала!
– Не остановлю! Тут кругом лес! До Перегудова
– Останови! Кому сказала?! – Зина в бешенстве дёргала ручку двери.
– Ручку мне ещё сломай! – орал Феоктистов.
На кочке тряхануло. Зина подпрыгнула и пришла в себя.
Она отвернулась от Феоктистова и всё смотрела в окно.
Доехали до Перегудова, но Зина не хотела уже никуда выходить. Феоктистов принёс кипяток, заварил чай, плеснул Зине водки. В кабине запахло консервами и луком. Зина смеялась. Плакала и смеялась.
Среди ночи Киселиху разбудили.
– Бабк! А бабк!
Кряхтя и помаргивая сонными глазами, старуха поспешила к двери.
– Господи, кто ещё?
– Бабк! А бабк! – кричала Зина с порога.
– Да что ты, шальная, разгорланилась-то?!
– Бабк! Ставь чайник и заводи шарманку! – Зина тряхнула бутылём с водкой. – Гуляем!
Дела Киселихи пошли в гору. Теперь она не только торговала спиртным, но устраивала и хмельные вечеринки, где главной звездой была Зина. Старуха раскусила квартирантку. Как злой демон, она использовала для своего блага Зинины слабости и тайные желания. Коварный психолог Киселиха смекнула, что попала на золотую жилу и при хорошем обращении из Зины можно верёвки вить и получать большую прибыль, – охотников желающих подружить с пылкой барышней хоть отбавляй. Тут главное не продешевить. Теперь деньги старуха брала не только за выпивку, но и за стол, а для особенных, хороших клиентов в доме стелилась постель.
Беспечная и всегда пьяненькая Зина и не подозревала, что с её кавалеров хозяйка берёт деньги. Довольная таким раскладом дел, порою, Киселиха ворчала, выражая недовольство. Злилась, что дружила Зина часто не с теми с кем положено (вот хоть бы с Никанором Васильевичем), а с теми, кто приглянулся, но с менее денежными.
– И что ты куражишься-то? Никанор – бухгалтер зернобазы! Большой человек! Как сыр в масле бы каталась. Дура!
– Тоже мне, большая шишка! Видала я таких! У меня в любовниках сам прокурор ходил!
– Ходил! – передразнивала Зину Киселиха. – Где ж он сейчас ходит твой прокурор? Под юбкой у жены?
– Не твоего ума дела! Наливай, давай! Что держишь?
В конце зимы над Зиной сгустились тучи: за пропуски и опоздания, а также невнимательность и халатность ей грозило увольнение.
Сообразив, что для квартирантки нельзя остаться совсем без работы, Киселиха, скрепя сердце, решила освободить Зине своё место. «Уж лучше ей, чем кому попало, всё копейка в дом», – размышляла Киселиха, пыхтя у ведра с тряпкой. Сгибаться было уж невмоготу.
Проработав полгода секретарём в никольском сельсовете, Зина была переведена в уборщицы.
Опьяневшая от той свободы, что свалилась в Никольском, Зина и не заметила, как быстро катилась вниз.
Она видела, как смотрели на улице все эти «примерные наседки». В ответ задирала голову и, распрямив плечи, проходила мимо с презрительной улыбкой. В доме Киселихи, оставаясь одна, истерично хохотала и тихо рыдала, вцепившись зубами в подушку. Вечером оживала вновь, горланила песни за столом, сверкая глазами, и женатым гостям уделяла внимание больше, – подсаживаясь на колени, держа на отлёте папиросу. Их она любила страстно, яростно – это чтоб привязать, чтоб сохли по ней, убегая от правильных жён.
Худенькое тело Зины стало плотным, как у женщины. Туфли на огромных каблуках не снимались. Широкое, скуластое лицо раздулось, покрытое толстым слоем пудры и румян. Размалёванные красной помадой губы, складываясь в букву «о», выпускали папиросный дым. И только по маленьким серым глазам, смотрящим порою с грустью и надеждой, можно было узнать прежнюю Зину.
Со временем взгляд остыл, как остыла Зинина душа. Что знала, о чём мечтала, чем жила в родительском доме – забылось, выкинулось вон. Зина не видела ничего предосудительного в своём поведении, на все попытки неравнодушных поначалу к её судьбе людей помочь, отмахивалась, раздражённо передёргивая плечами. В пьяном бреду скулила за столом:
– Чего лезут, чего им надо? Что я им сделала?
Подливая в рюмку самогон, Киселиха приговаривала:
– Да это ж всё от зависти да злобы… Ты меньше внимания обращай. Конечно, живёшь припеваючи – вот и злятся, сволочи.
– Да уж… припеваючи, – бурчала под нос Зина, а голова медленно опускалась на стол.
Глава 10
В тот вечер Зина была на взводе. Повздорила с развесёлой компанией, заседавшей у Киселихи. Что-то ей не то сказали, а грубости Зина не терпела. Хлопнув дверью, на танцы пришла одна. Со злостью выбивала дробушки под баян, спустив с плеч платочек, вызывающе посматривала по сторонам. В клубе многолюдно, кругом недоброжелательные взгляды.
Зина не зналась с местной молодёжью. Раздражала вызывающим поведением и независимым видом. К Зине ревновали. Умению танцевать и «охмурять» мужчин – завидовали. В другой раз не обошлось бы без шуточек, но злобный настрой Зины, стеной отгородил людей, от которых она давно отгородилась. Танцующие расступились, и Зина с яростью притопывала. Когда баян умолкал, отчётливо слышался стук Зининых каблучков.
Кружась, Зина, как в одну точку, смотрела в незнакомые глаза. Синие. Кто это? Замедляя темп, пыталась рассмотреть. Симпатичное лицо, вихрастый чуб. Где-то она его видела…
Когда смолкла музыка, Зина остановилась напротив. Незнакомец улыбнулся, и так стало хорошо. Зина соскучилась по тёплому взгляду. Ей осточертели похотливые улыбки ухажёров. Она замерла в ожидании, – он подойдёт, сожмёт в объятьях, и они закружатся под звуки волшебного вальса. И в то же время молила, чтобы время остановилось. Чувствовала – время злейший враг и с последующей секундой всё исчезнет.
Как только обладатель синих глаз неуклюже привстал, опираясь на трость, тень разочарования проползла по лицу. Зина очнулась и выбежала из клуба.