Ледник
Шрифт:
Киселиха предусмотрительно унесла графин в сени.
Когда она проводила Зину под белы рученьки в комнату, та рухнула на постель, не раздеваясь. Постояв немного над спящей Зиной, подумав о чём-то своём, старуха вышла.
Работа в сельсовете была схожа с работой в прокуратуре – на машинке печатай да бумажки подшивай. Только день проходил веселее и быстрее.
– Потому что работаем с нормальными людьми, а не со всякой шантрапой, как в прокуратуре, – рассказывала Зина Киселихе.
– Работа
– Милости… скажите тоже. – Зина уходила в свою комнатку, всбиралась на высокую кровать, брала книжку.
Книжка не читалась. От форточки тянуло влагой, надоедливый дождь шуршал листьями пожелтевшей рябины.
– Ты сегодня оденься по красивше, – попросила Киселиха недели через две, как Зина поселилась в доме. – Гости ко мне заглянут сегодня.
«Гости, эка невидаль». За эти дни, что жила у Киселихи, Зина привыкла к ночной жизни дома, к постоянным визитам страждущих выпить, либо занять деньги.
Вечером вместо гостей заявился один Никанор Васильевич, которого Зина уже знала. Из всей клиентуры – он самый обходительный. Всегда опрятно и прилично одетый, побритый, приятно пахнущий, всегда тихо и культурно разговаривающий, непременно улыбающийся Зине. В последний визит, дня три назад принёс Зине конфеты. «Презент, не побрезгуйте», – сказал Никанор ласково, преподнося красивую, перехваченную розовой лентой коробочку. «Спасибо», – поблагодарила Зина.
Никанор – высокий и тщедушный внешность имел скорее отталкивающую, чем приятную. Узкое серое лицо, чёрные круги подтопляли раскосые глаза. Нос тонкий, острый. Гость постоянно улыбался, отчего глаза смотрели хитровато.
«Будь он рыжим, то походил бы на хорька или нет – на старого лиса», – отметила Зина.
– Пожалуйте, презент, – вручил Никанор опять Зине конфеты.
– Мерси, – благодарила Зина, чуть присев.
– Ишь ты, егоза, мерси-меси, – хлопотала у стола Киселиха, – а расфрантилась-то, расфрантилась-то. – Довольная Старуха суетливо накрывала на стол.
« Так ты ж попросила, – подумала Зина, – вот и нарядилась».
– О, господи, Никанор Васильевич, что ж вы стоите-то в дверях-то? Вы проходите, проходите, – захлопотала Киселиха.
– Да, я ничего… Я пройду, пройду. – И он, осанясь, прошёл в комнату.
– Да, да, вы проходите, не стесняйтесь, – приглашала и Зина. « А церемоний-то сколько. Прям как в первый раз в первый класс. – Наблюдая за гостем, не сдержалась – и рассмеялась: старый павлин хвост распушил».
– Хорош, скалиться, принеси-ка лучше сала из сеней! – приструнила незлобно Киселиха.
– Ну, что вы, Авдотья Никитична… пусть посмеётся, – вмешался, осклабившийся Никанор. – Когда ж смеяться ещё, как не в молодости.
– Вот, вот, пусть смеясь, о деле не забывает, – смотря в спину, выходившей Зине, ответила старуха.
Когда Зина закрыла за собой дверь, между Киселихой и гостем произошла немая сцена: положив на стол деньги, он придвинул их старухе, но та не взяла, а лишь прищурившись, смотрела. Сконфузившись, Никанор достал из кармана ещё и так же придвинул. Вскинув вверх незаметные из-под вечного платка бровки, Киселиха кивнула, и купюры тотчас исчезли в кармане передника.
Когда Зина вернулась, они оба сидели за столом и чинно беседовали. Зина обратила внимание – рюмки наполнены.
– Ох, и тяжело, наверное, вам живётся-то одному, без хозяйки-то? – Киселиха держит в руках не допитую рюмку, голосок льётся ручейком.
«Затренькала старая балалайка». Зина указывает глазами гостю, и он разливает по второй.
– Что вы, Авдотья Никитична, совсем не тяжело. Я уж привык за все годы. Холостой мужчина ко всему привыкает. Опять же спокойствие. Душевное и физическое начинаешь ценить. Оберегать его. Жена ведь не шкаф, не будет молча в углу стоять. А я люблю, знаете ли, покой.
– Жена жене рознь, – вставляет Киселиха, – тут и от мушчины многое зависит. Нечего их расповаживать. – Косой взгляд в сторону квартирантки.
Зина с нетерпением показывает на бутыль, и гость разливает по третьей.
– За любовь! И без чоканий! – поднимает рюмку Зина и спешно выпивает.
– За любовь.
– Не расповаживать… – ухмыляется Никанор и протыкает вилкой шляпку солёного груздя, – есть в ваших словах, Авдотья Никитична, цельное зерно.
– Ох, и отличные нонче грузди. Полный лес, собирай – успевай. А со сметанкой да с картошечкой – вкуснотища! Вы пробуйте, пробуйте, – с полным ртом картошки и грибов советует Киселиха.
– Я попробую, попробую. – Никанор держит вилку с наколотым груздём. – Так вот, не каждый может, чтоб не расповаживать. В большинстве своём сегодняшний мужчина слаб перед женщиной, как не крути. Это раньше были типажи… а сейчас. Матриархат кругом и все под каблуком.
– Каблук-то то ж не всегда плох.
– Противоречите самой себе, уважаемая Авдотья Никитична. Каблук всегда плох и является унижением для любого мужчины, если он мужчина, конечно… – Вилка с груздём отправляется в рот. Зажмурившись, Никанор жуёт медленно, смакуя.
Зина хватает бутыль и разливает сама: « тягомотина, так и уснёшь!»
– У нас прокурорша была, Эмма Викторовна – так вот где у неё все были, – Зина выставляет кулак, – и мужчины в том числе!
– Сиди уж! Тоже мне, прокурор да прокурорша! – машет рукой Киселиха.
– Чего сиди? Я вам правду говорю!
– Вот вам и пример, – указывает на Зину гость. – Так что, уважаемая Авдотья Никитична, вопрос полов волнителен и остр, как никогда.
«Да кому ты сдался, хорёк? – возмущается Зина. – Была б тут Эмма Викторовна – махом бы тебя отбрила!»