Ледовое небо. К югу от линии
Шрифт:
Полностью погруженная в себя, Звонцова невольно вздрогнула, когда ее тихо позвали:
— Можно мне побыть с вами, доктор?
Приоткрыв глаза, увидела в головокружительной синеве широкоскулое, золотисто-смуглое лицо.
— Спартак? — удивленно подняла брови, сразу узнав красивого мальчика, у которого обнаружила вчера очаги болезни. — Конечно, присаживайтесь. Что за вопрос? — слегка подвинулась, освобождая место на гладком выбеленном бревне. Ответив на его широкую обезоруживающую улыбку, с грустью вспомнила снимок: две черные взаимопроникающие туманности в левой верхней доле.
— Дедушка сказал, что в город ехать надо.
— Вот видите! И
Жарко дышало пламя, льнувшее к жирным камням. Комариным роем танцевали жгучие звездочки, уносясь в открытый дымник, где сходились острия закопченных шестов.
Поджарый старик с ремешком вокруг лба и в расшитой бисером камлейке встретил ее настороженным молчанием, не проронил звука, пока она объясняла, зачем пришла. Только сосал длинную с медным запальником трубку и время от времени оглядывался на меховой полог. Хотя из-за оленьих шкур не доносилось ни шороха, ни вздоха, Валентине Николаевне показалось, что там кто-то, затаив дыхание, прислушивается к каждому слову. Скорее всего, за пологом скрывался сам Спартак.
Как только проявили снимок, она вызвала его к себе и предложила лечь на исследование. Но он лишь молча покачал головой и ушел в чум.
Похоже было, что старый оленевод целиком встал на сторону внука. Так она и не дождалась от него никакого отклика. Хотя проговорила без малого час.
По глазам, в которых переливалась темная влага, видела, что старик все понимает, но допроситься хоть какого-нибудь ответа никак не могла. Когда, отчаявшись, решилась, наконец, уходить, из-под ворсистого летнего меха выползла рябая старуха в ситцевом сарафане. За очагом, где раньше прятали хозяина чума Мяпонга, а ныне стоял на сундуке транзисторный телевизор, нашла банку с вареньем из поздней морошки.
— Возьмите, пожалуйста, товарищ доктор, — заговорил внезапно старик. — Чай пить на здоровье, — и присовокупил неведомо как оказавшуюся в руках песцовую шкурку.
Валентина Николаевна только головой покачала и, обращаясь уже больше к старухе, вновь принялась объяснять, почему мальчика необходимо как можно скорее отправить в больницу. Старуха, между тем, поставила на очаг большой никелированный чайник, куда бросила, не дожидаясь, пока закипит вода, черную листовую заварку и несколько веточек сушеной брусники.
— Не обижайтесь, товарищ доктор, — хозяин упрямо совал ей играющую морозцем белоснежную шкурку. — Попьем чаю, подумаем. Погостите у нас, — стащив через голову ставшую жаркой камлейку, он остался в застиранной тельняшке.
Валентине все больше начинали нравиться эти спокойные тихие люди и душистое жилье, устланное циновками из стланика и белой сухой травы. Что-то вечное, неподвластное времени мерещилось в пучках веток, заткнутых за жерди, и плоских обугленных камнях, удерживающих неугасимый огонь.
— Что я могу вам сказать? — старик осторожно выколотил трубку, вырезанную из твердого, как камень, березового корня, и опустил глаза. — Спартак — не ребенок. Будущей весной он закончит школу и уедет в город учиться на капитана. Так ему хочется. Я тоже был капитаном вельбота.
— Но он серьезно болен, — в который раз повторила Валентина Николаевна.
— Он приехал провести каникулы
— Чудес не бывает. Если мальчика не лечить, болезнь только обострится. Потом будет труднее с ней справиться. Можете мне верить.
Старик ничего не ответил, по таинственный полог за ним опять всколыхнулся и вытянулась всклокоченная мальчишеская голова.
— Я знаю, что поправлюсь! Собачьего жира попью, теплой оленьей крови. Вот увидите, доктор, вылечусь от хвори, — его раскосые глаза нетерпеливо блеснули, четче обозначились упрямые скулы. — Мы травы целебные знаем, коренья. Из рода в род. В больнице я умру от тоски. Хоть до снега хочу пожить на приволье.
— Ты сам себя обманываешь, милый Спартак, — чуть ли не взмолилась тогда Валентина Николаевна. — Вы мудрый, знающий жизнь человек, — обратилась она к старику, — и обязаны воздействовать на внука. Понимаете, что зима может убить его?
— Нет, — упрямо стоял на своем юноша. — Дед тоже болел легкими, но излечился в тундре. Скажи ей, дед.
— Это правда? — недоверчиво спросила Звонцова.
Старик молча кивнул.
Валентина Николаевна усталым жестом убрала выбившиеся из-под белой шапочки волосы.
— Такое случается единожды на тысячу, — терпеливо принялась объяснять заново. — Болезнь — болезни рознь. Различные формы туберкулеза имеют свое специфическое течение. Особенно теперь, когда современные лекарства смазали типичную картину, изменили весь ход заболевания.
Она достаточно знала жизнь и свое дело, чтобы не верить старому эвенку. Ей и самой приходилось наблюдать поразительные случаи самоизлечения. Свежая кровь, сушеные коренья или личинки овода в оленьем мясе порой творили чудеса. Скудная, оглушенная долгой зимой тундра, где все приходилось выколачивать чуть ли не с боем, оказывается тоже хранила природные снадобья исключительной силы, о которых не ведают в других, не столь обделенных природой краях.
Она подсказала коренным обитателям, как сохранить жизнь и здоровье. Иначе бы люди не поселились в этих суровых и диких местах. Сперва Валентина Николаевна пришла и ужас, когда узнала, что енисейские эвенки и ненцы, вспарывая желудок забитого оленя, съедают, чуть ли не с жадностью, его содержимое. Но ужас перешел в восхищение, когда ей объяснили, какие биологически активные вещества и витамины содержатся в обычном ягельнике. Они не только спасают от цинги и весенней слабости, но и с успехом противостоят многим инфекционным заболеваниям. Если бы только олений мох усваивался человеческим организмом, о многих лекарствах можно было бы навсегда позабыть. Потому и укоренился обычай есть полупереваренный ягель, что в желудке оленя он раскрывал всю свою богатейшую фармакопею. Это был опыт веков.
Но и другое знала доктор Звонцова. Не могла, не имела права не знать, что всего несколько десятков лет назад инфекционные заболевания буквально опустошали целые стойбища. Лишь современная медицина со всем ее арсеналом спасла народы Севера от вымирания. Навсегда ликвидировала жуткую сибирскую язву, косившую без разбора людей и скот. Но туберкулез оставался все еще грозным противником. В эру антибиотиков он, как и многие другие инфекционные заболевания, образовал устойчивые формы и приспособился к лекарствам. Было преступно надеяться на то, что болезнь исчезнет сама по себе. Чтобы человек мог выздороветь действительно, его необходимо было лечить, порой достаточно долго, не ослабляя усилий и бдительности. И чем скорее удавалось начать лечение, тем успешнее были результаты.