Ледовое небо. К югу от линии
Шрифт:
Галерея все не кончалась. Мягкий стук рифленых подошв отчетливо разносился по дощатому коробу, освещенному жидким расплывчатым светом, скупо сочась из матовых, защищенных проволочным каркасом плафонов, он словно обозначал переходную зону меж дневным сиянием и сумраком подземелья.
«И впрямь чистилище», — подумал Герман.
У скоростного лифта их встретила крепенькая старушка в завязанном на груди пуховом платке. Ласково кивнув, толкнула решетку и пропустила в железную клеть.
Зажглись два световых глаза, ударил колокол.
— Триста пятый, —
— Почему не на самую глубину? — поинтересовался Лосев.
— Зачем? Там сплошная закладка. Жила-то снизу вверх вырабатывается.
Бетонный колодец, в который падала клеть, заблестел водяными струйками. Сливаясь, они растекались ржавой слизью по кольцевым швам, мелькавшим перед глазами, словно полосы на экране забарахлившего телевизора. Теплый дождик заливал деревянный затоптанный пол, стучал по каске, отмечая зеркальным глянцем складки робы.
— Мерзлота тает? — спросил Лосев, застегивая верхнюю пуговку.
— Артезианские воды. Много хлопот было с ними. Да и теперь много. На «Маяке» ствол на четверть километра углубился, когда хлынуло из-за тюбинга. Как ударило с самого верха, с отметки тридцать метров. Ребят пришлось в бадье на канатах опускать. Прямиком в ледяной водопад.
— И что?
— Заделали, конечно.
Пружинно покачиваясь, клеть остановилась по вызову.
— Вниз? — вошли четыре горняка с запорошенными каменной пылью блестящими лицами.
— Вниз, — кивнул Мечов. — Это какой горизонт?
— Двести десять.
— Значит, прошли мерзлоту, — понизив голос, наклонился Андрей Петрович к корреспонденту. — А на том же «Маяке», на двести девятнадцатом метре клетевого ствола, впервые жила блеснула. Так и засияла под лампой рассыпными искрами. Век не забуду.
— На «Маяке» у вас тоже свой штрек был?
— Обязательно. На каждом руднике оставляется участок для науки. Обобщаем опыт проходчиков, анализируем успехи, неудачи. Но темпы такие, что практика опережает исследования. Рекомендации, выработанные на «Маяке», Вагнеру, пожалуй что, и не пригодились. Оно и понятно. Горное дело не знало таких скоростей. А ведь условия на «Комсомольском» оказались куда труднее, чем на «Маяке». Большие глубины, высокое давление пород, повышенное содержание метана…
— Все заново пришлось начинать после шестой сотни, — подал реплику один из горняков. — Я же работал на «Маяке».
— Как ваша фамилия? — спросил Мечов.
— Ковалев, маркшейдер.
— Помню, — кивнул Мечов. — На «Октябрьском» тоже, едва дошли до горизонта тысяча сто, начались сюрпризы. Никто не знал, как поведет себя порода на такой глубине.
— Не знали, но продолжали бурить, — уточнил Лосев.
— А что делать? — пожал плечами Мечов. — Кто-то должен начать? Мы, вернее, уже не мы, а мои бывшие сослуживцы проектируют сверхглубокий рудник с нижней отметкой две тысячи. Темный лес, Терра Инкогнита.
— Если я вас правильно понял, — нахмурился Лосев, с трудом ориентируясь в незнакомой сфере, — научные рекомендации почти ничего не дают строителям будущих рудников? Меняются условия, резко возрастают масштабы…
—
— Еще как дают! — подал голос маркшейдер Ковалев, когда клеть остановилась на его горизонте. Пропустив товарищей, он задержал на мгновение решетку. — Помните, какие обвалы тут были? Бывало, крепили чуть ли не через каждые двадцать сантиметров… Ну, бывайте, — он зажег фонарь и отступил в красноватый сумрак, где шатались мутные огни.
— И вам счастливо, — приветливо попрощался Мечов. — Слыхали, что рабочий класс говорит, Герман Данилович? Не знаю, кто кому помог тогда разработать способ поддержания кровли — ученые им или они ученым, по насчет сопряжений можно сказать с уверенностью: целиком паука сделала. А сопряжения, развилки всякие, в такой породе… — он только рукой махнул.
Под бетонированным сводом, куда они ступили из клети, дышалось затрудненно. Паркий спрессованный воздух попахивал горелой резиной и кислотой, от которой слезились глаза.
— Вот она, кстати, развилка, — Мечов указал на жерла туннелей, где зеленым зраком горел светофор и глянцевито отсвечивали обычные дорожные знаки. — Пошли?
Закрепив, по примеру Андрея Петровича, фонарик на каске, Лосев двинулся следом по рельсовой колее. То, что он успел за короткое время увидеть, никак не согласовывалось с его представлениями о шахте. Больше всего рудник походил на метро. Те же рельсы, те же проложенные в несколько рядов кабели.
Даже в фонарях не было надобности. Голубоватые и желтые трубки равномерно изливали трепетный неживой свет. Дождя, струившегося по стволу, здесь не было и в помине, хоть под настилом журчала и хлюпала черная, как мазут, вода. Когда сквозь стальную сетку на потолке сыпалась потревоженная дальним взрывом бетонная крошка, в темных щелях вспыхивали золотые змейки.
Возле дрожащего неонового язычка аппарата громкоговорящей связи («Внимание! При аварии сорви пломбу и нажми кнопку») Мечов подождал приотставшего корреспондента.
— Сюда, — завернул за угол в темный зев панельного штрека, отмеченного цифрой «5». — Только не споткнитесь о камень. Не успели убрать.
— Все еще случаются обрушения?
— Изредка. Незначительные… Совсем не то, что при строительстве. Тогда четыре месяца завал разбирали. На сто сороковом, на сто семьдесят пятом. Тут еще вода непрерывным потоком хлынула. Светопреставление да и только.
— Скажите, это всюду так или только ваша заполярная специфика?
— Шахта везде шахта. Но есть и специфика. Уникальная наша руда. Богатая и имеете с тем злокозненная. Тяжелая, влагоемкая, она, если намокнет, то держись. Все на своем пути сметает, стойки, окованные двутавром, ломаются, как спички.
Путь сузился, и Мечов для удобства взял фонарь в руку. Ступавший по пятам корреспондент тоже открепил лампу от каски. Светить прямо под ноги оказалось куда спокойнее, хоть мрак впереди как бы приблизился, слился в неразличимую массу. Только спина Мечова маячила в скупом ореоле.