Ледяной сфинкс
Шрифт:
Надо сказать, что мать Амалии умела пользоваться польским акцентом не хуже брата. Обыкновенно, впрочем, Аделаида Станиславовна говорила по-русски (да и на любом другом языке, который она знала) без малейшего намека на иностранное происхождение.
И прежде чем Александр успел вспомнить о приличиях, пробормотать какое-нибудь совершенно ненужное извинение, заставить себя упрашивать или сделать еще какую-нибудь нелепость, вселенная уже все решила за него. А именно: она как-то очень ловко переместилась, так что Александр
– Все друзья Амалии – наши друзья, – объявила Аделаида Станиславовна.
– Право же, я не знаю, – пробормотал Александр, смутившись. – До обеда еще далеко…
– Почему же? – удивилась мать Амалии. – Самое время.
Акцент ее то пропадал, то появлялся вновь.
– У нас в Петербурге принято обедать в семь вечера, не раньше, – пояснил молодой офицер.
– Ах, это… – отмахнулась Аделаида Станиславовна. – Ну, а у нас принято обедать гораздо раньше. Впрочем, если вы настаиваете на семи, мы подождем!
Александр заверил ее, что ни на чем не настаивает и что в любом случае он счастлив познакомиться с семьей мадемуазель Тамариной, которая не далее как вчера почти что спасла ему жизнь. Аделаида Станиславовна изумилась и потребовала объяснений, которые Александр с готовностью ей предоставил. Но тут хлопнула дверь черного хода – вернулись Даша, а за ней Яков, и хозяйка, извинившись, отлучилась, чтобы дать указания прислуге. Амалия тоже куда-то скрылась, и Александр на минуту остался в гостиной один.
Барон подошел к окну. Странное дело, он должен был смотреть на эту семью как на совершенно неправильную – поляки, значит, католики и бунтовщики, и к тому же мать не стеснялась сама открывать дверь гостям; однако она носила траур по убитому императору (в отличие от дам, которых он встретил утром у Гагариных), и манеры у нее были простые, без чванства, а обхождение самое сердечное. Он подумал еще, что в молодости (да и теперь, если уж на то пошло) Аделаида Станиславовна была красавицей и что Амалия явно пошла в нее. Но она лучше.
Александр повернулся и увидел, что Амалия, которая успела переодеться в розовое платье с белым рисунком, стоит и смотрит на него. На ее лице была написана смесь любопытства, лукавства и какого-то детского озорства, которая его озадачила. Молодой барон и не подозревал, что все его ощущения тоже написаны у него на лице (кроме разве что того, что он подумал об Амалии) и что девушка прочитала его мысли так же легко, как читала в открытой книге. Амалия сама отлично знала, что ее семья не такая, как у всех, но у нее не было ни малейшего желания скрывать или как-то приукрашивать данный факт.
– Надеюсь, вам понравится у нас. Мы только недавно переехали, так что… – произнесла она и шутливо развела руками, словно извиняясь за громоздкую,
– Вы давно живете в столице? – ухватился Александр за предложенную тему.
– Нет, – ответила Амалия. – Прежде мы жили в Москве, а еще раньше – то в имении, то в Полтаве.
– У вашей матушки имение недалеко от Полтавы?
– У отца, – поправила девушка.
– И чем занимается ваш отец?
Александр увидел, как сверкнули карие глаза, и тотчас же пожалел, что задал этот вопрос.
– Мой отец умер, – коротко ответила Амалия. – От чахотки.
– Простите, – искренне сказал Александр, – я не знал.
Он заметил на комоде фотографии в серебряных рамках и подошел, чтобы их рассмотреть. Ну конечно, господин с усами и остроконечной бородкой – ее отец. А девочка с бантом, которая сидит на скамейке рядом с худощавым подростком…
– Это я, – засмеялась Амалия, – и мой брат Константин. Он тоже умер от чахотки.
Картина вырисовывалась совсем невеселая. Но тут вмешалась судьба в образе Казимира, который как-то потерянно плелся через комнаты в неизвестном направлении. В гостиной дядюшка был пойман племянницей и представлен офицеру. Казимир меланхолически пожал руку гостю, всмотрелся в его лицо – и оторопел.
– Сударь! Так это вы были там, на канале… рядом с императором? То-то ваше лицо показалось мне знакомым…
– О чем вы тут разговариваете? – полюбопытствовала Аделаида Станиславовна, величаво вплывая в комнату.
И, узнав, что речь зашла о вчерашнем происшествии, вполголоса сделала брату замечание на родном языке – не мучить «ребенка» расспросами о том, что случилось, – после чего увлекла всех в столовую.
– У меня нет аппетита! – простонал Казимир, повязывая салфетку.
– Значит, ты умрешь, если не будешь есть, – пожала плечами сестра.
Александр не смог удержаться от улыбки. Сам он с некоторым смущением обнаружил, что проголодался. Вторым открытием, удачно дополнявшим первое, оказалось то, что у хозяев была чертовски вкусная еда.
– Наша Даша – просто сокровище! – объявила Аделаида Станиславовна. – Еще кусочек?
И беседа, господствовавшая за столом, была какая-то приятная и ненавязчивая, хотя, может быть, не слишком блестящая. Позже, когда Александр вспоминал этот обед и пытался понять, в чем же был секрет царившей на нем атмосферы, он решил, что хозяева дома ни капли не рисовались. Бонвиван Казимир не строил из себя интеллектуала, Аделаида Станиславовна не пыталась поразить гостя знанием света, а Амалия… Амалия по большей части молчала и улыбалась. И даже когда гость обмолвился – так, на всякий случай, а то мало ли какие надежды таят эти люди, – что он счастливо помолвлен с княжной Гагариной, обращение с ним хозяйки ничуть не стало хуже или лучше.