Ледяной ветер азарта
Шрифт:
К вагончику, где располагалась столовая, Званцев шел медленно, так и не застегнув полушубка, и уже в полумраке тамбура, обметая с валенок снег, подумал, что Тюляфтин поставил его в дурацкое положение вовсе не по простоте душевной. Воровски пробрался в кабинет, пробыл несколько минут и постарался побыстрее умотать. Так не делается. Комиссия прежде всего должна потолковать с Панюшкиным, а потом должны пригласить его, Званцева. И лишь после этого можно говорить о принятом решении.
Званцев обычно приходил в столовую, когда там уже никого не было, чтобы пообедать с Анной вдвоем. Выглянув из тамбура, он увидел, что их столик уже накрыт и Анна поджидает его. Званцев волновался, и то, что
– Хватит тебе уж топтаться, – сказала Анна громко. – Какой-то ты не такой сегодня, а? Не то сто рублей нашел, не то потерял!
– Даже затрудняюсь сказать... Нашел или потерял... Скорее всего, и то и другое.
– Так, – улыбаясь, протянула Анна. – А если по-человечески?
– Можно, – Званцев сел напротив, взял ложку, задумчиво повертел в пальцах, опять положил на стол. – Значит, так... Полчаса тому назад член высокой Комиссии товарищ Тюляфтин...
– Это какой? – перебила его Анна. – С восторженной блажью в глазах?
– Во-во! Он сказал, будто Комиссия пришла к выводу, что Панюшкина нужно снять. А на его место назначить меня, твоего законного супруга.
Не донеся ложку до рта, Анна уставилась на Званцева.
– Они что, обалдели? – наконец сказала она и тут же оглянулась на раздаточное окошко, в котором мелькнула физиономия Кныша.
– Почему ты так думаешь? – спросил Званцев, почувствовав себя уязвленным.
– Да не торопись ты обижаться! – Анна махнула рукой. – Ты тут вообще ни при чем. Ну, в том смысле, что... Не о тебе я говорила. Ни один нормальный человек не пойдет на место Панюшкина. Вот и все.
– Почему?
– Не знаю! – Анна пожала плечами. – Мне так кажется. Не по-людски это.
В это время дверь из кухонного отделения скрипуче открылась, и оттуда вышел Кныш. Медленно подойдя к столику, он остановился.
– Простите, Владимир Александрович... Мне показалось... Вы сказали, что принято решение Панюшкина снять... Это верно? – Лицо Анатолия Евгеньевича было скорбным, но живой блеск глаз выдавал его состояние.
– Да! – сказала Анна, не задумываясь. – Панюшкина снимают, а вас, Анатолий Евгеньевич, назначают на его место. Вот Москва утвердит, и можете приступать.
– Хм, – улыбнулся Анатолий Евгеньевич, показав два длинных передних зуба. – У вас юмор, я смотрю, как... как...
– Ну? – нетерпеливо спросила Анна. – Ну? Как у кого? Как где? Как что?
– Как в столовой, – ответил Анатолий Евгеньевич и играющей походкой удалился за перегородку.
– Мызгач! – сказала Анна в сердцах. – А что Панюшкин? Что он тебе сказал?
– Я с ним еще не разговаривал.
– Почему?
– Спокойно, Аня, – Званцев положил ей руку на плечо. – Стоит ли Панюшкина дергать этим разговором? Может, лучше, если они сами ему скажут?
– Ох уж эти мне деликатные! – воскликнула Анна. – Человек помирать будет, а они постесняются подойти. Мне что, самой к нему идти?
– И что ты ему скажешь? – нервно усмехнулся Званцев и неожиданно для себя добавил: – Или как-то иначе его утешишь?
– Не надо, Володя. Держи себя в руках. У тебя нет оснований так говорить. А если хочешь, я дам тебе такие основания. Только скажи мне. Хорошо? – Анна твердо взглянула на Званцева из-под челки. – Ладно, замнем. А что касается твоего вопроса... Совершенно неважно, что именно сказать человеку, главное – быть с ним, показать ему, что он не одинок, что может надеяться на поддержку. А ловкие ли ты при этом слова скажешь, красиво ли они прозвучат, со вкусом ли ты будешь одет – все это фигня!
В тамбуре хлопнула дверь, послышались голоса, и на пороге появились Панюшкин с Мезеновым. Едва Анна поднялась, как они чуть не наперегонки бросились к столику, чтобы успеть занять место у окна.
– Анна! – крикнул Панюшкин. – Если ты не накормишь нашего гостя, он меня съест. С потрохами. Он так и сказал.
– А если накормлю? – Анна остановилась у перегородки. – Не съест?
– Авось повременит! – засмеялся Панюшкин, пытливо взглянув на Мезенова.
– Анна! – протянул Мезенов жалостливо. – Неужели я похож на хищника?
– Голодные – все хищники! Вон только Званцева в травоядные можно записывать – он первое уже съел.
Когда Мезенов поднялся и пошел к выходу, где стоял умывальник с ведром, Званцев решил обратиться к Панюшкину:
– Николай Петрович, ко мне недавно приходил Тюляфтин.
– А! – Панюшкин беззаботно махнул рукой. – Он ко мне каждый день приходит, здоровается, о самочувствии спрашивает... Я говорю, что чувствую себя отлично, и он, успокоившись, уходит.
– Он сказал, что вас собираются снять.
– Ха! Об этом весь Поселок уже неделю говорит. Правда, Олег Ильич? – громко крикнул Панюшкин.
– Вы о чем? – Мезенов замер с полотенцем в руках.
– Слухи, говорю, ходят по Поселку, снимают, дескать, начальника!
– Собака лает, ветер уносит, – улыбнулся Мезенов.
А поздно вечером, когда солнце колыхалось уже где-то над Европой, а мороз усилился чуть ли не до тридцати градусов, Панюшкин принимал у себя дома членов столь уважаемой им Комиссии. Этот прием можно было назвать прощальным ужином, торжественным банкетом, поздней пирушкой и даже заключительным заседанием. Панюшкин принимал секретаря райкома по промышленности товарища Мезенова, молодого, сдержанного, но весьма волевого товарища; и своего старого друга, проныру и баламута Чернухо, лучшего специалиста по укладке трубопроводов на всем Дальнем Востоке, он также пригласил; пришел Тюляфтин – представитель дальнего московского министерства, тщеславный молодой человек, который потихоньку, про себя, уже готовил для столичных друзей потешный рассказ о своем путешествии на край света; и Опульский, влиятельный профсоюзный деятель, во всяком случае, никто и никогда его в этом не разубеждал, пришел скромно, но с достоинством; зато шумно, с хохотом ввалился Ливнев, ввалился не потому, что очень уж легко и раскованно чувствовал себя, а потому, что как раз этого ему здесь недоставало. Пришел главный инженер Званцев – молчаливый, бледный от волнения, поскольку всего час назад Мезенов задал ему прямой вопрос – согласен ли он занять должность начальника строительства? И Жмакин пришел, хмурый и настороженный. Когда все разбрелись по квартире и принялись обсуждать хоромы начальника строительства, а Чернухо в полном восторге от того, что его неприятная миссия подходит к концу, повалялся по громадной медвежьей шкуре, Жмакин даже не улыбнулся, молча отошел в сторонку и закурил.
А Панюшкин – о, старая лиса Панюшкин, старый волк Панюшкин, старый конь Панюшкин – едва только встретив гостей, едва только взглянув им в глаза, сразу все понял. Он шумно приветствовал всех, с радостью чувствуя, что не фальшивит, не заставляет себя веселиться: ему в самом деле приятно было видеть свой дом, наполненный людьми, криками, светом.
– Вопрос номер один! – Панюшкин звонко хлопнул в ладоши. – Тайменя все ели?
Оказалось, не все. Тюляфтин вообще не знал, что это такое, и Панюшкин на его молодом и румяном от мороза лице увидел неподдельную взволнованность. А Чернухо, толстый, лысый и деловито-радостный Чернухо, прекрасно знавший, что такое таймень, с чем его едят и что при этом пьют, предложение Панюшкина принял сразу.