Легче воспринимай жизнь
Шрифт:
— Потанцуем, учительница? — сказал он Розе.
Роза вовремя спохватилась и не отказала, Борис мог бы и не понять. Они вышли на веранду.
— В техникуме мы танцевали каждую субботу, — сказал Борис. — Как на службу ходили.
— Завидую, — придумала Роза. — А что вы танцевали?
— Кто что хотел. У нас это было свободно. Никаких правил. Демократия в чистом виде. Только вот, если девица закапризничает, не захочет танцевать с каким-нибудь хлопцем, тут демократия кончалась. Тут уже каюк.
— Я это угадала, — сказала Роза. — По уверенности, с какой вы меня пригласили.
— Конечно,
— Ты мне наступил, — сказал мужчина, танцевавший рядом. — Трактор ты несчастный!
— Ты, когда танцуешь, ноги держи под собой. Это я тебе профессиональное замечание делаю, — сказал Борис и подмигнул Розе.
Роза увидела доктора. Йонас вошел в комнату, уселся у проигрывателя и заговорил с женой инженера и ее дочкой, которая в этом году окончила школу и теперь работала на ферме. Из-за нсе-то и возник тот спор о вузах. Она пошла танцевать с доктором. Танцевала она скромно, будто разминалась к танцу. У нее был порок сосудов и ей нельзя было перегружать себя движением. Глаза были добрые и боязливые, как у дичи. Мать глядела на нее и подбадривала улыбкой.
— Так где же ваш друг? — спросила Роза.
— Я вам говорил: там свои и непростые проблемы. Простим его.
— Его? Простим. Мы здесь, и больше никого и ничего не надо, правда?
Она попробовала запеть: «Если бьются наши сердца, нам больше ни-и-чего не надо…»
— Да, — опрометчиво сказал доктор.
Ачас сменил собеседника.
— За сорок один год ты сделал больше, чем другие за целую жизнь, — говорил ему седоголовый приезжий гость, которого перед тем занимали женщины, расспрашивая про какую-то заграницу. — Собственно говоря, не за сорок один, а за десять лет чистоганного времени. Сколько я не был у тебя? Года два. С половиной. У тебя прекрасное будущее. У вас всех, у всего хозяйства. Я говорю тебе искренне, как перед…
— У хозяйства — да, — кивнул Ачас. — Оно уже будет жить.
— Самое поразительное — это люди. — Седовласый гость в безупречном костюме поднял рюмку, предлагая чокнуться. — Я не скажу: люди, которых ты сделал. Скажем так: люди, которые «сделались» вокруг тебя… Я слышал краем уха ваш разговор о дисциплине. Вот это школярство. Человек — не тень социальных или культурных моделей. Человек — существо достаточно автономное. Каждый должен понять свое. У меня впечатление, что и тебя именно в этом постигла удача. Уйди ты завтра, машина здесь будет вертеться с достоинством и без тебя.
Ачас чокнулся.
— Куда уйти? Некуда.
Седовласый засмеялся:
— И не уходи. Выпьем дисциплинированно.
Выпили.
— И оставаться здесь как будто незачем, — сказал Ачас.
— Это почему?
— Мои возможности кончились; — сказал Ачас. — Я пустой, понимаешь?
— Я слушаю, — собеседник показал, что он весь внимание.
— Я достиг черты, которой не перешагнуть. Земля практически давать больше, чем сейчас, не будет. Мяса больше продавать, чем продаю сегодня, не буду. Я могу поставить ферму, деньги у меня есть, но не могу увеличить поголовья — у меня нет кормов. Ты тут про Швецию, Данию рассказывал. У них кормов я не куплю. У соседнего колхоза луга не перекуплю… Ну? Построили клуб, дорогу сделали, гостиницу возвели, один интерьер чего стоил! Денег много, но капитал мертвый. Дело продвигать некуда. Потому я говорю, нужно уходить, здесь мне уже делать нечего, скучновато…
— Брось.
— …А куда уходить — неизвестно.
— Ну ладно, — сказал гость. — Здесь мы. этого не решим.
— Здесь? Нет, — Ачас не спорил. — Выпьем. Мы что-то отстали от всех, — улыбнулся, — в нашем тупике.
Выпил и глядел на танцующих Розу и доктора.
— Я финишировал, — по инерции сказал Ачас. — Я себя реализовал в этом фрагменте. Дальше — стагнация или пороки. Или какой-нибудь выверт, — ткнул и покрутил пальцем в висок. — Или обогащение для удовольствия — и снова пороки. Вот все карты.
— Есть еще такая карта — время.
— Время — оно никому не друг, — сказал Ачас. — Сегодня я знаю свои силы и меру фанатизма. Время — оно разрушает. Люди строят — время разрушает. Мы говорили о дисциплине… Так вот я уже недисциплинированная особа. У меня нет объекта самопожертвования. Я еще не нарушаю, вовремя, то есть раньше всех, выхожу на работу, позже всех возвращаюсь, но внутри я — без цели, ничего нет…
— У тебя есть женщина, — встряла, в разговор Роза. Голова ее покоилась на плече несколько озадаченного доктора. — Это тоже объект, достойный самореализации.
— Вы так увлеченно танцуете, — сказал Ачас. — Не думал, что вы что-нибудь слышите, кроме самой себя.
— Слышу, — сказала. — Это меня не слышат. Я кричу, а никто не хочет слышать.
Седой моложавый гость в безупречном костюме был рад любой развязке.
— Вот ваша жена подсказывает выход, — пошутил он.
— Этот выход муж обнаружил уже давно, — сказала Роза.
— Выпьем, — чокнулся гость и огляделся. — Народ, кажется, уже созрел расходиться.
— А ты не уходи, — сказала Роза доктору. — Оставайся.
Ачас вышел на крыльцо, провожая последних гостей. Он несколько раз с удовольствием глотнул прохладный воздух и почувствовал головокружение, сродни коньячному.
Из дома было два выхода. Кто-то, тихо разговаривая, спускался по каменным ступенькам веранды. Ступенек было шестнадцать, и кончались они под фонарем па углу дома. Ачас удивился, он считал, что все уже ушли, кроме седовласого гостя, который согласился заночевать. По ступенькам спустились Роза и доктор. Она шла, крепко держа его под руку, и было слышно ее бормотание, похожее на шелест. Под фонарем она кинулась целовать доктора, приговаривая при этом, и можно было различить слово, которое она повторяла громче и чаще других: «Любимый… Любимый…»
Йонас старался успокоить ее и гладил ее волосы и плечо.
— Роза, — сказал он тихо, — полно… Хватит.
— Любимый… Мой единственный!
— «Единственный мой»… Это звучит! — Она пробудила в нем чувство юмора.
Ачас услышал, как доктор хихикнул, а жена его вслух сказала: «Давай вернемся… Я тебя не отпущу…» Ачас прикурил от зажигалки, и было видно, как рука его дрогнула, когда он подносил ее к сигарете, а лицо, напротив, было смущенное, но спокойное и даже какое-то по-детски мягкое. Он ушел в дом, и было слышно, как перед порогом он остановился и почистил о резиновый коврик ноги.