Легче воспринимай жизнь
Шрифт:
Там, наверху, его встретил гость, что остался ночевать. Он вышел из ванны, вытирая полотенцем руки.
— У праздника всегда два приятных момента: когда приходит первый гость и когда уходит последний.
— Да, — сказал Ачас.
Достал из шкафа постель и понес в кабинет.
— Я думаю о том, что ты так искренне изложил. Твоя беда — в твоей молодости.
— Да.
— Если бы ты имел шестьдесят, у тебя был бы шире, что ли, взгляд на вещи, которые тебя мучают.
— Да.
— Ты не в
— Да.
Пожали руки. «Спокойной ночи». Слышал стук ее каблуков на ступеньках. Достал из холодильника салат, кусок мяса и сел за стол. Посреди стола, в тарелке, в куске пирога торчала сигарета. Сбил ее ножом, и сигарета покатилась по скатерти. Вошла Роза, села напротив него на диван и закрыла глаза. Она слышала, как он нарочито чавкает.
— Постели кровать. Уже два часа.
— Я тебе постелю здесь, — сказала Роза, не открывая глаз. — На диване.
— Почему мне — на диване?
— Тебе нужны объяснения? — открыла глаза, но не взглянула на него. Подумала, что не готова взглянуть.
— Тебе нездоровится? — спросил он. жуя сухое мясо.
Роза не ответила.
— В школе что-нибудь?
— Я ухожу от тебя. — сказала она и удивилась, как просто и естественно слова отделились от губ.
— В каком смысле? — спросил Ачас и неловко засмеялся.
— Мы больше не муж и жена.
— Пойдем спать. Третий час.
— Я люблю другого человека… Давно люблю. Скрывать это нет сил…
— Об этом, пожалуй, уже догадываются все. Кроме тебя. Человек не знает своей судьбы. Судьба приходит, когда ей заблагорассудится. Вот и пробил час. Даже если я сегодня совершила роковую ошибку, я делаю то, что должна делать, иначе мне не жить.
— Для равновесия морального я могла бы перечислить все обиды, которые ты мне нанес, все твои авантюры, которые стерпела, однако это уж бессмысленно… Но вот эту последнюю девку, эту проститутку тюрьмы, простить нет сил!.. Воровку взять в наложницы?!
Ачас ударил ножом по тарелке, и осколки посыпались по столу.
— Воровку!.. — возбужденно крикнула Роза.
— Замолчи! — крикнул Ачас и стукнул кулаком по измазанной салатом скатерти, забывая при этом, что за стеной спит гость из Вильнюса.
— Не-за-мол-чу! — Роза подскочила с дивана и первой попавшейся под руку вилкой стукнула по тарелке с пирогом. Тарелка зазвенела, но не раскололась, и она ударила во второй раз. Показывая на осколки тарелки с салатом и тарелки с пирогом, она воскликнула на выдохе: — Мы квиты, знай! — Потом она еще сказала: — Ударь меня! Ударь, пожалуйста! — И Ачас вправду пошел на нее. — Ножом ударь! — Кто-то из них столкнул на пол бокал с остатками вина.
Открылась дверь кабинета, и высунулся гость. Он стыдливо прикрывал рукой густо поросшую грудь.
— Это вы? Я думал, сквозняк разбил окно…
— Нет. Это мы такие неловкие.
Дверь скрипнула и захлопнулась.
— Какой-то цветной сон… — Роза положила в рот крошку пирога.
— Позвони, чтоб он пришел сюда. Я тебе сказал, сударыня!
— Я ведь не требую, чтобы ты вызвал сюда на переговоры эту проститутку?! — Роза заново возбудилась.
Упоминание об Инге действовало на него, словно удар хлыстом. Роза пользовалась этим без жалости.
— Я сам позвоню.
Он налил в фужер остатки водки и жадно выпил.
— Ты, Ачас, не должен пить перед тем, как говорить о своей жене с другим мужчиной.
— Заткнись.
Ачас набрал телефонный номер амбулатории.
— Доктор? Приходи. Бегом… Можешь приходить без штанов.
Йонас действительно был без брюк. Он сидел в одних трусах за столиком, служившим ему письменным столом, и писал истории болезнен пятерых больных, которых объехал после возвращения из города. Звонок сбил его с толку. Чего, собственно говоря? Поднял трубку и рявкнул:
— Уже три часа ночи, господи!
— Я знаю, — послышался голос Розы. — Не надо ходить сюда. Спи-те.
— Я и не собирался никуда бежать.
— Спи-те!
Потом его снова поднял звонок, который, ему показалось, звенел громче и чаще.
— Это я, — сказала Роза. — Простите, доктор, вы должны помочь, спасти, не знаю, как это выразить, взываю к вашему благородству, уму, чувству юмора, мужеству, знаете, я больна, протяните руку, простите…
— Вы диктуете телеграмму? — спросил Йонас. — Нет? Я не понимаю, что стряслось.
— Доктор, милый, я сказала мужу, что ухожу от него к любимому мужчине, что у меня есть любовник, как у него есть свои бабы. Он взбесился и пошел к вам…
— Почему ко мне? — спросил Йонас, чувствуя все наперед и не веря этому. — Не понимаю.
— Я сказала, что любимый человек это вы, или я не сказала, он сам так подумал, не помню… Пожалуй, сказала.
— Чушь. Не похоже, чтоб он мог поверить такому вздору, — сказал Йонас и приподнял край марлевой занавески на окне. — Кажется, я вижу его. Черт побери, он идет сюда. Что я должен ему сказать?
— Не говорите с ним ни о чем, повторяйте одно: завтра встретимся, поговорим.
— Завтра встретимся, поговорим?! Это не совсем разумно, — сказал Йонас. — Мы с ним приятели…
— Завтра встретимся, поговорим — и только. Прошу вас…
Послышался стук в дверь, и Йонас положил трубку. Натянул брюки, открыл дверь. Вошел Ачас, на руках его были толстые кожаные перчатки. «Зрачки расширены — момент аффектации», — успел подумать Йонас, независимо улыбнулся и осипшим голосом сказал:
— Завтра встретимся, поговорим… Я пишу истории болезней.