Легче воспринимай жизнь
Шрифт:
Когда послышался шум тормозов, Пранас поднял голову и сказал:
— Гости?
— Никто у меня не гостит, — тихо сказала Инга.
Они играли в детскую игру «свинку», и вся колода была разложена на белой вязаной скатерти. Они по очереди брали со стола по карте и поглядывали в окно.
— Это наш доктор, — сказал Пранас.
— Похоже, — сказала Инга.
— Очень похоже, — сказал Пранас и взял карту. — Один к одному. Как два трефовых валета.
За окном мелькнула фигура и послышались шаги в сенях.
— Эту игру можно играть втроем? —
— Конечно. Входите!
Вошел Йонас и обрадовался: «О-о!».
Все обрадовались.
— Мы ждем тебя, — сказал Пранас.
— Вы знали, что я приеду?
— Мы видели, что ты приехал.
— Я увидел твой велосипед, — сказал Йонас.
Это могло сойти за правду. Инга убрала соломенную плетенку с нитками для вязания и освободила ему стул. Йонас сел и оглядел ее.
— Ты разыскивал меня? — встревожился Пранас.
— Нет, — усмехнулся доктор. — Напротив. Хотел бежать от тебя.
— Нужно было предупредить, — сказал Пранас.
Ее Единственный лежал на лоскуте коврика, прижав голову к полу, и внимательно присматривался к одному и ко второму.
— Единственный! Здорово! — сказал доктор.
Вдали, в полях, мужской голос запел, призывая седлать коней, ибо за семью реками, за семью лесами по нас сохнут девицы.
— День получки, — сказал Йонас. — Это еще одинокий волк.
— Угу-у!..
— Бывало, к полуночи начиналась поголовная езда за недостающим вином «за семью лесами, за семью реками». Ездили на чем попало — на тягачах, тракторах. Президент нынче в день получки собирает в сейф ключи от всего транспорта.
— От твоего тоже? Нет? Безрассудно, — засмеялся Пранас. — Кстати, я выступил от твоего имени и получил от него и самосвал и грузовик. Так что спасибо тебе.
Игра закончилась, и Инга собрала карты в колоду.
— Я уже говорила. Угостить ничем не могу. Довольствуюсь малым, потому как хочу ровно столько, сколько могу иметь.
Пранас незаметно запел старую балладу «из первого диска», постукивая ладонью по столу. Йонас подпевал ему, развалившись на диване, покрытом красным бархатом. Над диваном на нитке висела плетеная соломенная жар-птица. Инга взяла на колени Единственного.
— И ты! И ты! — подстрекнул Пранас. — Вместе!
Она покачала головой и еще тверже сжала губы. Она не знала слов. Не знала музыки. Слушала, смотрела в окно и думала, каким удачным бывает день получки. И еще она думала, что сколько ни думай, что ты другая, а ты все равно «ты».
Стоял зеленый дом у дороги, и мимо ехали машины, а в машинах люди, и никому не было интереса до того, кто поет в этом доме и зачем там поют и зачем сажают цветы под окном.
Когда опустились сумерки и Инга выпустила Единственного побегать по палисаднику, Йонас встал с дивана.
— Благодать, — сказал. — Я, кажется, разгрузился.
Потом он спросил:
— Ты не начал работать? Некогда? Ничего. Пройдет неделька-другая, ассимилируешься.
Пранас не знал. Ткнул себя пальцем в живот.
— Мутное какое-то чувство. Ожидание чего-то. Похоже
— Не исключено, — сказал Пранас.
— Отчего? Напротив, я должен чувствовать моральную компенсацию. Наконец-то вместе с матерью. С отцом.
— Это не сразу приходит… Компенсация.
Они вышли по стопам собачки во двор.
— Ты не привык разговаривать со старыми людьми, — сказал Йонас. — Притом ты, наверно, не ожидал, что они нынче вот так именно живут? Правда? Знать и слышать по телефону, это не то же самое, что увидеть самому? Папаша твои — он «рыцарь без страха и упрека». У меня часто возникает детское желание подражать ему. Однако, знаешь, есть вещи, которые должны быть в крови. Есть — есть! Нет — нет!
Пранас не мог сосредоточиться на том, что говорил доктор. Думал, что нужно сесть на велосипед и ехать за «Жигулями» Йонаса и не подвергать испытанию те связи, которые между ними тянутся вот уже двадцать лет. Тут еще как нарочно у калитки Йонас спросил:
— Подвезти тебя?
— Я на велосипеде.
— Да. Правда.
— Слушай, у тебя ведь тоже день получки. Может быть, достанем что-нибудь и посидим еще?
— С удовольствием, — сказал Йонас. — Но нет. У меня в десять свидание. Я не хочу, чтобы подумали, что я сбежал.
Пранас расслабился и решил, что пусть будет как будет.
— Что у тебя под этими очками и под пластырями? — спросил с поддельной заинтересованностью. — Нарыв?
— Ого-о! Острая аллергия… — и еще пробормотал что-то по-латыни Йонас. — После ужина я зайду к тебе, — сказал и сел в машину.
Дорога и вправду опустела. Закон о конфискации ключей в вечер получки вступил в силу.
К вечернему свиданию он готовился с методичностью хирурга перед операцией. Из трех пар перчаток, что нашел в гараже, он выбрал самые толстые. Зашил распоровшийся шов, потом смазал жиром кожу, которая засохла от бензина и влаги и, показалось ему, потому недостаточно облегает кулак. Потом долго рылся среди инструментов, пока нашел железяку, которая устраивала его и длиной и весом, тщательно вычистил ее тряпочкой, смоченной бензином. Все это положил под настольную лампу у себя на столе и низко опу-стил колпак, чтобы и масло и бензин в меру просохли. Потом побрился, надушился и, довольный собой, решительно развалился с газетой в руках на топчанчике, на котором укладывал обычно больных.
Было десять минут одиннадцатого, когда в дверь постучал Ачас.
— Входите.
Ачас увидел доктора, как и в те вечера запятым амбулаторной бюрократией. Доктор сидел за столом и писал.
— Садитесь. Понимаете, приятель, я, порассудив, решил несколько уравнять наши силы. — Он рукой, одетой в толстую кожаную перчатку, отложил в сторону перо, подвинул железяку и повернулся лицом к гостю. Первую неожиданность он обнаружил, увидев, что Ачас уселся на мизерном табурете у шкафа с аптечкой. Однако Йонас не давал сбить себя с толку и дальше произносил слона по намеченному сценарию.