Легенда о Травкине
Шрифт:
События эти имели тягчайшие для стаи последствия. Неизвестно, каким чутьем руководствовались в штабе, но стаю решено было разогнать, а самих собак вернуть в офицерские семьи. К сожалению, боевую операцию разработали в спешке, с элементами шапкозакидательства. 76-й площадке было приказано «принять меры». Подъехавшие к стае солдаты открыли с «газиков» беспорядочный огонь, но собаки и ухом не повели, прекрасно зная, что каждый патрон — на особом учете в штабе и что скорее спишут ракету, чем цинковый ящик с боезапасом. Солдаты, короче, не умели стрелять.
О провале операции доложить постеснялись. Штаб самолюбиво промолчал.
Ответный ход руководства заслуживал только порицания. Была произведена аэрофотосъемка местности. Установили все районы обитания собак, излюбленные места отдыха, зимние квартиры, пункты обучения молодняка и — главное — обоз, то есть группу сук, перемещавшихся со щенками по степи. Операцию по уничтожению обоза разработали и провели мастерски, чего нельзя сказать о попытке разгромить стаю рассекающими ее ударами с разных направлений силами подразделений капитана Ремизова и майора Антипова. Стремительным марш-броском группировка во главе с Рексом ушла на юг и оторвалась от погони.
На полигоне глухо зароптали те, кто с симпатией относился к братьям меньшим. Пресекая недовольство, вышестоящие товарищи умело воспользовались просьбой 21-й площадки. Тамошние медики запросили противостолбнячную вакцину, просто так, на всякий случай, но из получившей огласку просьбы сам собой вырос слух о задранном собаками мальчике.
В небо были подняты вертолеты. После обработки с воздуха в стае осталось восемь собак, загнанных на вершину холма и окруженных автоматчиками. Наступила пауза. Штурмовать вершину холма не решались, автоматчики могли перестрелять друг друга. На аэродром срочно вызвали капитана Бирюкова, победителя окружных стрелковых соревнований. «Вернусь к ужину! — сказал тот жене, вынимая из футляра скорострельную винтовку. — Не забудь поставить компот в холодильник!»
Вертолет сделал круг над притаившимися собаками и лег на боевой курс. С победным кличем («За работу, ребятушки!») капитан Бирюков взял в руки свою любимую, не раз выручавшую его винтовку. Под брюхом вертолета замелькали — кадрами военной хроники — буро-желтые кочки и холмики. Бирюков вскинул винтовку. Восемь собак сидели неровным клином. Когти их вцепились в последний клочок принадлежащей им территории, хвосты их безвольно полегли. Прощаясь со свободой и жизнью, они не хотели вступать в смерть несвободными. Они не бросились врассыпную, когда громыхающая человеческая машина пошла на них. Они встретили ее протяжным воем, задрав головы, разинув пасти. Их прощальная собачья песня вознеслась к небесам, к вертолету, который протарахтел над собаками, так и не открыв огонь.
Летчик развернул машину, чтоб атаковать собак с тыла, но те тоже развернулись.
Винтовка не выстрелила.
— Не могу! — сказал капитан Бирюков, выходя из вертолета и бросая наземь любимое оружие свое. Жизнь его была сломлена. В Академию, заработанную годами полигона, он не поехал, а попросился на самую дальнюю «точку», каковая и была ему определена.
Когда в небе стихло, собаки оборвали вой и подползли к Рексу. Какая-то новая мудрость обонялась ими в давно знакомом запахе вожака, да и сами они нечто новое унюхали в земле, которой касались их впавшие животы, в ветре, который обдувал их кровоточащие раны.
Восемь псов пошли в атаку и прорвались сквозь оцепление. Шарик и Райка погибли героически, приняв на себя очереди, направленные на Рекса и Джильду. Истекающие кровью собаки промчались мимо 17-й площадки, строго по прямой устремляясь на запад. На бегу зализывая раны, они к концу суток пересекли границу полигона. Под колесами поезда нашла свою смерть подруга Индуса, а сам он, подстреленный военизированной охраной, бросился в пропасть и разбился.
Три собаки добрались до окрестностей Алма-Аты. С высокой горы они увидели огни большого города. Заря новой жизни вставала перед ними, струящиеся запахи ее поднимались к ним. Псы забились в собачьей истерике. Их рвало, тела их изгибались, словно под током, затянувшиеся было раны вскрылись. Потом они замерли и погрузились в забытье. Утром смог открыть глаза и подняться только Рекс. Оставшийся без племени вождь доплелся до ближайших домов. Как от зачумленного, бросились от него наутек местные собаки, встревоженным лаем предупреждая округу о появлении особо опасного преступника. Кровью и порохом пахло от Рекса.
Взяли его при первой же облаве, слабого и беззащитного.
13
По доходившим до Травкина слухам, Леня Каргин жил на 35-й скучно. Надежды его на Клебанова не оправдались: играть в карты было не с кем, новый главный конструктор так загонял разработчиков, что у них сил не оставалось на вечерние развлечения. С начальником своим, Воронцовым, Леня старался ладить, при редких встречах с ним так поносил американский империализм, что растроганный начальник совал ему «Кэмел». Но что они, Каргин и Воронцов, когда-нибудь сцепятся — в этом Травкин не сомневался и заранее брал сторону Каргина.
Однако то, что произошло, предугадать было нельзя. Каргин пристроился к вертолету, улетевшему в Ташкент за фруктами, но на полигон не вернулся. Вертолетчики передали Травкину бессвязное послание невозвращенца: «Прошу в счет неиспользованных отгулов...» Все правильно, отгулов у Лени накопилось на полтора месяца.
И вдруг Воронцов притащил его в домик, сняв с поезда на станции, тощего, опухшего и обросшего, без копейки. Доставленный на допрос, он пугливо щурился. Воронцов направил на него яркий свет настольной лампы. Когда выяснилось, что Леня неделю кутил с американкой, по обмену обучавшейся в Среднеазиатском университете, Валентин Воронцов взревел: «Ты спал с нею?»
— А ты бы что делал?..
— Ты осквернил русскую нацию! Ты спутался с чужеземкой! Ты выдал ей государственную и военную тайну!
В самом начале допроса Травкин вышел из домика, стал у окна. «Ему бы сейчас кольт и шерифскую звезду», — подумал он о Воронцове.
— С каких пор это стало тайной?.. — умело огрызался Каргин. — Тогда уж это она мне выдала кое-что.
— Фамилия?
— Каргин, будто не знаешь.
— Ее фамилия!
— Мэри.
— Это имя. Фамилия? Возраст. Вероисповедание? Каргин выдавил после продолжительного молчания: