Легенда о Травкине
Шрифт:
От аэродрома до 4-й — шесть километров, шофер с рысьими глазами московского таксиста охотно подтвердил, что машина — новехонькая — с платформы, прежняя ухайдокана и раскурочена до винтиков. Лихо заломив кепочку, шофер виртуознейше — по просьбе Родина — обогнал на повороте бензовоз, классно вписавшись в дугу, что дало Родину право спросить, не на автодроме ли горьковского завода отрабатывал шофер этот вираж, не испытатель ли он, на что шофер сказал, что сроду не был в Горьком, тем более на тамошнем автомобильном гиганте, всю жизнь крутит баранку в московском таксопарке, с младых ногтей... «Ну и крути там!» — с этим пожеланием Родин выкинул шофера у штаба. Сам сел на его место, пояснив соратникам, что очень ему не понравился этот хваткий парень. «Американский агент?» — подался вперед Воронцов. «Федот, да не тот», — успокоил его Родин и повел речь о «газике», на котором меняют коробку
— Король умер. Да здравствует король! — прокукарекал он перед домиком на все озеро.
Здесь решено было отдохнуть перед дальней дорогой. Травкин поведал о самом важном: никто еще не догадывается, что «Долину» будут сдавать, все пока думают, что новое назначение для Травкина — удобный повод поднять оклады своим подчиненным. Родин приказом проведен главным инженером-настройщиком объекта «Д», оклад 210 рублей, Воронцову добавлен четвертак, самому Травкину министр определил 400 рублей, персонально. Но план 5-му отделу не уменьшен ни на одну станцию, Травкину намекают грубо и прямо: да кончай ты скорее эту «Долину»! («Она им — как бельевая кража для милиции!» — ввернул Воронцов.) И последнее: все на «Долине» — от Травкина, Родину и Воронцову разрешено своевольничать только в пределах полученных указаний.
Условие было принято. В свою очередь, Воронцов и Родин предупредили: Травкин обязан выслушивать все их советы. И ни одной бабы — по пятам Травкина ходит дурная слава.
Побрились. Дружно пообедали в «Спутнике», сообщили штабу, что Травкин отныне — на 35-й, туда и пересылать всю корреспонденцию. Набили «Волгу» книгами и продуктами, покатили. Солдаты и сержанты у полосатых столбов весело козыряли старым знакомым. Когда въехали на холм, откуда как на ладони высматривалась «Долина», заглушили мотор, вышли все трое, стояли, подавленные и приниженные. Западало солнце, лучи его уже не устремлялись в низину, заполненную голубоватым туманом, параболоидные чаши антенн торчали из него, как головы динозавров... Что-то надо было сказать, необычность обязывала. «Три мушкетера дают клятву на Воробьевых горах!» — провозгласил Родин, и перст его направлен был на низину, Родин грустно промолвил, что стоят они у края могилы, что здесь дуростью предшественников Травкина пущены на ветер миллионы рублей, брошены под откос благороднейшие побуждения, свалены в кучу и сожжены благие порывы, здесь унижались советские люди, здесь вели они никчемную работу, и, говоря честно, почти все кирпичи в этой незавершенной стройке — из сырой глины. Воронцов слушал его сосредоточенно, попытался определить, в какой стороне Америка, чтоб погрозить ей интеллигентным кулаком, но тщетны были попытки, страна уже была обложена базами американских ВВС, отовсюду жди внезапного нападения, и тогда Воронцов ковырнул ногой камень, поднял его и метнул в любопытного сурка, стоявшего на задних лапах, сурок, казалось, ждал речи Травкина.
— Друзья мои, — сказал тот. — «Долиной» заполняется одна из брешей в стене противовоздушной обороны, об этом надо помнить, об этом надо знать, вставая по утрам, чистя зубы, умываясь, живя в рутине. Надо помнить!
Площадка погрузилась в темноту, когда подъехали к домику главного конструктора. Сорвали пломбы и печати; гремя ключами, прибежал дежурный офицер. Травкин огляделся: справа — комната с телефонами, сейфами, столами, прямо — кабинет, на письменном столе телефоны, вдоль стен — полки с книгами, висит картина, маслом написанная, слева — еще комната, то ли для совещания, то ли для отдыха, в углу — солдатская койка с матрацем. Родин сказал, что жить будет не здесь, а там, где жил раньше, сейчас пойдет и выкинет того, кто самозванно въехал в его апартаменты. Воронцову проще, для него подготовлено место в «Мухе».
С постельным бельем примчался Леня Каргин, косясь на Родина, стараясь не смотреть на Воронцова. Сообщил, что на площадке все в дефиците, друг у друга подушки заимствуют. Позвонил полковник Артемьев, поздравил с прибытием, с началом новой эры в истории «Долины», тоже предложил постельное белье, с наволочками, правда, туговато... Родин быстренько рассказал, что за телефоны там и там, как пользоваться телетайпом.
— Не следует, — добавил он, — обольщаться этим комфортом. Если вам до зарезу нужен министр, никакой условный сигнал не найдет его на территории Советского Союза, за рубежом тоже.
— Я никому не собираюсь звонить, — сказал Травкин.
Приблудившиеся к 35-й площадке путники, офицеры, прибывшие сюда на переподготовку, московские инженеры, на «Долину» откомандированные, — все в один голос утверждали, что 35-я площадка — оазис культуры посреди пропеченной солнцем дикой степи. С транспортом, правда, кое-какие задержки, но ведь и в Москве настоишься в ожидании автобуса. В столовой, само собой, длиннейшие очереди и кормят гнусно, однако же и в любой московской столовке та же безрадостная картина в час, когда учреждения обедают. С гостиницами тоже не все в порядке, по три-четыре человека в номере, но, опять же, в Москве вам что — по комнате на человека?! Зато вечера, вечера — сплошное удовольствие! В клубе давал сеансы одновременной игры в шахматы чемпион всеармейских соревнований, в библиотеке шла читательская конференция по книгам Чаковского и Гончара, два фильма прокручивались за вечер, не считая военно-патриотического для солдат, под открытым небом. В комнате Шуры Соколовой собирались любители классической музыки, всегда имелись свежие записи Шостаковича. Дружными силами очистили от сухой колючки футбольное поле, начались игры первого круга на первенство площадки, кое-кому уже мерещилось: первенство полигона...
Гостиницы — обычные общежития, но модерново обставленные, назывались они экзотически — «Фаланга», «Муха», «Скорпион», «Тарантул» и так далее, под названия была подведена солидная теоретическая база, хотя в официальных бумагах «Фаланга», к примеру, значилась как «общежитие ИТР», а запомнить такое телефонисткам не под силу; общежитие официанток тоже было названо традиционно, звучало оно столь дико для тонкого столичного слуха, что произносилось редко. Жизнь в гостиницах била ключом. На досках, где когда-то вывешивались приказы и распоряжения, уже не умещались таблицы и графики соревнований, розыгрышей, турниров, репетиций, спевок, рыболовы настаивали на объявлении четверга «днем рыбака», в «Скорпионе» проведен был диспут на тему о том, как балхашскую маринку отличить от илийской. Филателисты устраивали конференции в «Тарантуле». Громадной популярностью пользовался филуменист, обитавший в «Фаланге». Хуже приходилось специалистам по пинг-понгу, но и они вывернулись, руководство разрешило устанавливать столы в коридорах здания «Долины». В «Мухе» — об этом громко не говорили — до поздней ночи, а то и до утра, шла бешеная карточная игра, играли в «храп», где ставки по пятачку и где временами банк взлетал до размеров оклада. Там же — об этом вообще не говорили — втайне общались любители выпить.
Тягучим вальсом открывался вечер на танцверанде, традиция обязывала москвичей мужского пола сюда не ходить, москвички напропалую крутили с офицерами короткие романы. В многогранной жизни площадки все научились жить так, как позволяли стесненные обстоятельства. В столовую не ходили, сберегая желудки и время, организовывались в так называемые колхозы, коммуны и товарищества по приготовлению пищи в условиях гостиницы, официального статуса колхозы не получили, хотя и назывались громко, по именам космонавтов и их сородичей, поскольку число колхозов значительно превышало контингент отряда, откуда черпались кадры для космоса. Работать начинали в восемь утра, с двенадцати до половины четвертого — обеденный перерыв, ужинали в семь вечера, уважая труд поварих и официанток, их ведь тоже надо было приобщать к общественной жизни. По субботам сворачивали работу, едва приступив к ней, и автобусы везли инженеров, измотанных непосильным трудом, к озеру, под гимн полигона «Мы идем к Сары-Шагану» (слова народные, музыка — на мотив известной французской песенки).
Такая жизнь всем приходилась по нраву, для бережливых же членство в колхозе обходилось в шестьдесят — семьдесят копеек на день, расходы на прочее — мизерны, оклад с премиями и полигонными перечислялся на депонент, вот и сидели на площадке молодые супружеские пары, копя деньги на мебель и телевизор, и если деньги вдруг находились на стороне или подносились родственниками, то супружеские пары брали расчет, в такой спешке покидая площадку, что приходилось вводить в разработку других инженеров. Но, во-первых, главное — это укрепление молодой семьи, во-вторых, бесхозных разработок на «Долине» пруд пруди, сама «Долина» — все говорили об этом громко — бесхозная станция.
И когда кое-кто из приблудившихся, переподготовлявшихся или из Москвы прибывших возмущенно спрашивал инженеров «Долины», чем они, собственно, заняты, те, отрываясь от диспутов, конференций, карт и удочек, так же возмущенно отвечали, что есть начальство, пусть оно и думает, да и вопросики эти, дорогой товарищ, надо бы задавать господам генералам, которые сами толком не знают, по каким целям будут запускаться ракеты «Долины», и посему чуть ли не каждый год меняют разработчикам техническое задание.