Легенда о Травкине
Шрифт:
На 4-й открылось совещание, из Москвы прилетели те, кто властвовал над монтажкой, над всем полигоном. Собрались, поговорили, кто-то глянул в окно, перевел взгляд на барометр (давление падало) и уверенно подытожил:
— А ведь завтра, ребята, афганец будет... Давайте-ка переберемся в Алма-Ату...
И перебрались, спасаясь от ливней и заморозков, приказав Травкину быть там же. Вадим Алексеевич взял с собою Воронцова. Шутил, смеялся, что редко за ним наблюдалось, был чутким, взвинченным, остроумным. В вертолете кто-то из москвичей как бы шутя поинтересовался: «А что, Травкин, назначим на «Долину» — сдашь?» Вадим Алексеевич
Гостиница при коменданте вся облеплена черными и зелеными «Волгами», во дворике ее балагурили офицеры, Травкин улыбался, раскланивался со знакомыми, которым несть числа оказалось. Воронцов освобождал карманы от «Кэмела», держал в поле видимости и Травкина, и того, с кем долго беседовал тот.
— Кто такой? — ревниво спросил он. — Эти аккуратные баки, этот костюм не из ателье Военторга...
— Стренцов. Запомните. Он все знает и все умеет.
— Очень хорошо. У меня как раз ботинки жмут, кто б растянул...
От Стренцова и получил Травкин записочку в гостиницу на окраине города, невдалеке от железнодорожной станции Алма-Ата-Вторая. Бренча ключами, прилизанный администратор ввел Травкина и Воронцова в трехкомнатный номер, о достоинствах которого отозвался сжато: здесь останавливается сам начальник иссык-кульской милиции. Травкин расхохотался, а Воронцов жестко заявил, что иссык-кульский сатрап — жалкая козявка, и пусть басмаческая морда, администратор то есть, не надеется получить в волосатую лапу что-либо сверх указанного в тарифе на услуги.
В городе благоухало все, даже грязь. К полудню солнце разгоняло дымку и открывало горные вершины, воздух по вечерам был чист, свеж и холоден. О «Долине» на совещании не говорили, стыдились, вероятно. «Стрелочника ищут!» — обронил кто-то из офицеров, уставившись на Травкина.
Здесь, в Алма-Ате, Вадим Алексеевич встретился с пережившим опалу авиаконструктором. Тот спешил на грязевые ванны, но задержался на несколько часов, чтоб посидеть с Травкиным в ресторане. Ни споров, ни вопросов, когда-то волновавших обоих: генералу все стало ясно, как только он вновь обрел власть. Говорил только о себе, ни разу не поинтересовавшись, как живется Травкину, который в вечной опале. И эта барская снисходительность, это великодушие, которое не может быть среди равных... Расстались так, будто и не встречались.
Комиссия вспомнила наконец о «Долине» и Травкине, послала за ним. Стулья в комнате повалены, в пепельницах — горы окурков, впечатление такое, будто все торопятся на поезд. Или создавали видимость спешки, чтобы побыстрей получить согласие Травкина. Ему официально предложили стать главным конструктором «Долины», возглавить работы на станции. Срок сдачи — не позже ноябрьских праздников. Вадим Алексеевич может сохранить за собой должность начальника 5-го отдела МНУ. Его откомандируют в НИИ Зыкина, чтоб не ломать сложившуюся структуру и все налаженные связи. Подчиняться же он будет только министру.
Это было ублюдочное решение, и понимал это не только Травкин. Но по-иному нельзя было решить. Нельзя было громко и ясно объявить: вся предыдущая разработка — порочна, все предшествовавшие работы — никчемны.
— Я подумаю... — сдержанно ответил Травкин, нетактичным показалось ему — послать к черту всех этих завравшихся начальников своих. «Оклад четыреста рублей, персональный», — уже в коридоре донеслось до него.
Вялым, тягучим шагом добирался он до гостиницы, часто останавливаясь. Открыл дверь — и поначалу подумал, что ошибся номером: ревела музыка, на столе бутылки и, что уж совсем неожиданно, пьяненький Родин. И Воронцов закатывается в смехе: «Ну, Володька, с двумя сорок седьмыми подряд — да тебя в ЖЭК не возьмут слесарем!..» Вадим Алексеевич ничего не понимал и понимать не хотел, пока Воронцов не растолковал ему: Родина выгнали с работы по статье 47-й, за прогул, и прогул спровоцирован Зыкиным, директор НИИ сам, лично, по телефону разрешил Родину задержаться на сутки в Ташкенте, а потом от слов своих отрекся. «Гнида, но мозги — как у дельфина!» — скрипнул зубами Родин. Широкомыслящий Воронцов был более категоричен: «Продавшаяся сволочь — Зыкин!.. В американском сенате были слушания по делу Пауэрса. Пора и нам — по делу Зыкина, Базанова и Клебанова...»
Родин поднялся из-за стола, виляющей, пьяной походкой добрался до радиолы, выключил музыку. В упор смотрел на Травкина.
— Из-за вас меня выгнали! Чтоб я вам не достался вместе с «Долиной»!.. Что — молчите?.. Вас уже назначили на «Долину»?
— Нет, — покачал головой Травкин. — Не назначили и не назначат.
Он хотел тут же позвонить, сказать, что нет, не согласен. Но передумал: по телефону всего не скажешь. Спустился вниз, увидел автомат, стал искать по карманам двушку — и вновь передумал. Ни говорить не хотелось о «Долине», ни думать о ней. Дошел до гостиницы военного коменданта. У входа сквернословили офицеры, все с полигона. Увидели Травкина, приложили руки к фуражкам, понизили голоса.
— Витюню Калабузова помните?.. Который отвалил в отпуск с военторговской Люськой.
— Ну?
— Он на 35-й сейчас, на «Долине»... Такое рассказывает: машина наведения там ни к черту не годится, контакты пропадают, цель теряется. И что, думаешь, придумали? Инженерам резиновые молотки выдали, они ими по панелям постукивают, контакты восстанавливают...
Много небылиц ходило по полигону. Но уж эта басенка — ни в какие ворота! «В гробу я видал эту Америку!.. — сплюнул кто-то. — Молотками закидаем!» Другой усомнился: так ли это? Спросил у Травкина.
— Нет, конечно, — ответил Травкин, с ужасом сознавая, что молотки — истинная правда. Такой русской смекалкой мог похвалиться любой институт в Москве. — В формулярах радиолокационных станций резиновых молотков нет, не было и не будет!
С чем офицеры вынуждены были согласиться. Ври, Витюня Калабузов, да знай меру. Эдак скоро с танков снимут пушки, а танкистов вооружат дубинами.
— «Долина»-то — ваша теперь?.. — осторожно спросил кто-то у Травкина.
Вадим Алексеевич не ответил... Поднялся на этаж к ждавшим его и сказал, что да, согласен, — неожиданно и для себя, и для тех, кто выслушал его.
Его поздравили, ему пожали руку, его заверили в полной поддержке, и Вадим Алексеевич отлично знал, что слова эти — пустые. И Клебанову такое говорилось, и Базанову, и предшественникам их.
И все же он понимал: наступают звездные часы его, и не на холмик ему взобраться надо, а взять горный пик, семитысячник. И не было в нем взлета чувств и мыслей. Ледяное спокойствие всего лишь.
Спал напившийся Родин. С остатками «Кэмела» сбегал к вертолетчикам Воронцов, договорился на завтра. Родина придется взять с собой, сообщил он. Трудовую книжку ему не выдают, спецодежда не сдана, за ней и прилетел сюда Родин.