Легенда об Уленшпигеле (илл. Е. Кибрика)
Шрифт:
— Филипп умеет жестоко мстить, — сказал Оранский.
— Я доверяю ему, — ответил Эгмонт.
— Вплоть до головы? — спросил Нассауский.
— Голова, тело и моя верность — все принадлежит королю.
— Друг мой, я твой союзник, — оказал Горн.
— Надо предвидеть, а не выжидать, — повторил Оранский.
— Я повесил в Граммоне двадцать два реформата! — возбужденно воскликнул Эгмонт. — Если прекратятся их проповеди и будут наказаны иконоборцы, гнев короля смягчится.
— Едва ли, шаткие надежды, — ответил Оранский.
— Вооружимся доверием, — сказал Эгмонт.
— Вооружимся доверием, — сказал Горн.
— Мечами надо вооружаться, а не доверием, — возразил Гоохстратен.
Молчаливый встал, чтобы уйти.
— Прощайте, принц без земли, — сказал Эгмонт.
— Прощайте, граф без головы, — ответил Оранский.
— Барана ждет мясник, а воина, спасающего родину, ждет слава, — сказал Людвиг Нассауский.
— Не могу и не хочу, — сказал Эгмонт.
— Пусть кровь невинных жертв падет на голову придворного подхалима, — сказал Уленшпигель.
Собравшиеся разошлись.
Тогда Уленшпигель вылез из камина и бросился со своими известиями к Симону Праату.
— Эгмонт изменник, — сказал тот, — господь на стороне принца.
А герцог? Герцог Альба уже в Брюсселе! Где крылатые кассы?
Книга третья
— Чорт побери! По настоянию генерал-прокурора Дюбуа, герцог приглашает принца Оранского, его брата Людвига, Гоохстратена, ван ден Берга, Кейлембурга, Бредероде и прочих друзей принца в течение шести недель добровольно явиться на суд и обещает им за это правосудие и милосердие. Слушай, Ламме: как-то один амстердамский еврей, увидев с улицы в окне верхнего этажа какого-то своего врага, стал звать его на улицу.
«Сойди вниз, — кричал он, — я тресну тебя по башке так, что она влезет тебе в грудную клетку и будет смотреть на божий свет сквозь ребра, как вор сквозь тюремную решетку». — «Ну, — ответил тот, — обещай мне хоть в сто раз больше колотушек, и то я не сойду!»
…Так пусть и ответят принц Оранский и его друзья. Да они так и поступили, ведь они отказались явиться. Эгмонт и Горн поступили иначе. И суд божий покарает их за то, что они не выполнили своего долга.
Братья д’Андло, дети Баттенбурга и иные славные и знатные дворяне были в это время казнены на Конском рынке в Брюсселе за попытку внезапным нападением овладеть Амстердамом.
Когда все они, числом восемнадцать, с пением гимнов шествовали к месту казни, всю дорогу позади них и перед ними шли барабанщики и громко били в барабаны.
И испанские солдаты, окружавшие их, обжигали их факелами то с той, то с другой стороны. И когда они корчились от боли, солдаты издевались над ними:
— Что, господа лютеране, больно, что вас жгут до времени?
Того, кто предал, звали Дирик Слоссе. Он заманил их в Энкгейзен, бывший еще католическим, и здесь выдал сыщикам Альбы.
И они умерли мужественно.
И наследство после них получил король.
— Вот он прошел — видел? — спросил переодетый дровосеком Уленшпигель, обращаясь к Ламме, который был в таком же наряде. — Видел ты грязную образину этого герцога с его плоским лбом, низким, как у орла, с его бородой, напоминающей конец веревки на виселице? Удуши его господь! Видел ты этого паука с длинными мохнатыми ногами, извергнутого сатаной в блевотине, когда его рвало на нашу землю? Пойдем, Ламме, пойдем набросаем камней в его паутину…
— Ах, — вздохнул Ламме, — нас сожгут живьем!
— Идем в Гронендаль, друг мой, идем в Гронендаль; там прекрасный монастырь, где паучье высочество, господин герцог, молит господа-бога помочь ему завершить дела его, а именно — чтобы его черные приспешники могли покопаться в мертвечине. Теперь пост, и герцог постится, но от крови никак не может отказаться его высочество. Пойдем, Ламме. Дом в Оэне окружен пятьюстами вооруженными всадниками; триста пехотинцев маленькими отрядами выступили в поход и вошли в Суанский лес. Альба там молится; бросимся на него, схватим, посадим в хорошую железную клетку и пошлем принцу.
Но Ламме дрожал от страха.
— Опасно это, сын мой, очень опасно, — говорил он. — Я бы не отказался содействовать тебе в этом замысле, будь ноги мои не слабы, а брюхо не так раздуто кислым пивом, которым приходится пробавляться в этом Брюсселе.
Этот разговор происходил в яме, вырытой среди чащи. Выглянув сквозь листву, точно из барсучьей норы, друзья увидели красные и желтые мундиры шедших по лесу герцогских солдат, оружие которых сверкало на солнце.
— Нас предали, — сказал Уленшпигель.
Когда солдаты прошли, он спешно бросился в Оэн; они пропустили его, не обращая на него внимания, так как он был в одежде дровосека и на спине нес вязанку дров. Здесь он встретил всадников; узнав от него, что в лесу войско герцога, они рассеялись в разные стороны и ускользнули. Лишь господин де Бозар д’Армантьер был захвачен. Пехота, шедшая из Брюсселя, тоже скрылась, и войска герцога не нашли никого.
Господин де Бозар жестоко поплатился за всех остальных. Выдал его один трусливый предатель из полка господина де Ликса.
С сердцем, полным ужаса, пошел Уленшпигель в Брюссель на Конский рынок, где мучительной, бесчеловечной казнью должен был погибнуть де Бозар.
Несчастный мученик был колесован, причем получил тридцать семь ударов железным прутом по ногам и рукам. Кости от этих ударов были раздроблены, и палач наслаждался его неимоверными страданиями.
Тридцать седьмой удар де Бозар получил прямо в грудь и от него умер.
В светлый, теплый июньский день в Брюсселе на площади перед ратушей воздвигли эшафот, обитый черным сукном; по бокам высились два столба с железными остриями. На эшафоте были две черные подушки и столик, на котором стояло серебряное распятие.