Легенда об Уленшпигеле (илл. Е. Кибрика)
Шрифт:
— А не мог бы святой Ремакль, — спросил Уленшпигель, — милостиво даровать и мне то, чего жаждет мое сердце, а именно: убрать со спины бедных общин кровавого герцога, тяготеющего на них, точно свинцовый горб?
— Святому Ремаклю не дано снимать горбы, ниспосланные в наказание, — был ответ богомольца.
— А другие он снимал? — спросил Уленшпигель.
— Да, если они не застарелые. Тогда свершается чудо исцеления, и мы справляем веселое празднество всем городом. И каждый богомолец жертвует серебряную монету, а иногда целый золотой флорин исцеленному, который уже стал святым от этого чудесного исцеления и молитва которого за других скорее доходит до неба.
— Почему же, — спросил Уленшпигель, — богатый господин Ремакль взимает плату за свои лекарства, точно какой-нибудь жалкий аптекарь?
— Безбожный путник, он покарает тебя за такое кощунство! — ответил богомолец, яростно потрясая своим горбом.
— Ой! — простонал Уленшпигель и, скорчившись в три погибели, упал под деревом.
— Вот видишь, если святой Ремакль карает, то карает жестоко, — сказал богомолец, глядя на него.
Уленшпигель извивался, скреб свою спину и стонал:
— О преславный угодник, сжалься надо мной! Это наказание! Я чувствую адскую боль между лопатками. Ой, ой, прости, святой Ремакль! Уйди, богомолец, уйди! Дай мне здесь в одиночестве выплакать мою вину и покаяться, как отцеубийце!
Но богомолец уже бежал оттуда вплоть до Большой площади города Бульона, где было сборище всех горбатых.
Здесь, дрожа от ужаса, он прерывающимся голосом рассказывал:
— Встретил богомольца… стройный был, как тополь… хулил святого, сразу вскочила опухоль на спине… горб… очень болезненный…
При этом известии богомольцы подняли восторженные крики:
— Святой Ремакль, если ты можешь нагружать горбами, значит можешь и снимать их. Убери наши горбы, святой Ремакль!
Между тем Уленшпигель убрался из-под своего дерева. Проходя по опустевшему предместью, он увидел, что у входа одного кабачка мотаются на палке два свиных пузыря, повешенные здесь в знак panch kermis — колбасного празднества, как это называется в Брабанте.
Взяв один из этих пузырей, он подобрал лежавший на земле хребет сушеной камбалы, надрезал себе кожу и напустил крови в пузырь, потом надул его, завязал, привязал его за спину, а к нему прикрепил кости камбалы. С этим украшением, со сгорбленной спиной, трясущейся головой и дрожащими ногами, точь-в-точь старый горбун, явился он на площадь.
Богомолец, бывший свидетелем его падения, увидев его, закричал:
— Вот он, богохульник! — и указал на него пальцем. И все сбежались посмотреть на несчастного.
Уленшпигель жалобно тряс головой и говорил:
— Ах, я недостоин ни милости, ни сострадания, убейте меня, как бешеную собаку…
И горбатые радостно потирали руки, говоря:
— Нашего полку прибыло!
— Отплачу я вам за это, злопыхатели, — бормотал сквозь зубы Уленшпигель, но с виду терпел все покорно и говорил: — Не буду ни есть, ни пить, — хотя бы от этого мой горб все сильнее твердел, — пока святой Ремакль не исцелит меня так же, как покарал.
И слух о чуде дошел до каноника. Это был человек большой, пузатый, осанистый. С высоко поднятым носом он, точно корабль, прорезал толпу горбатых.
Ему указали Уленшпигеля, и он обратился к нему:
— Итак, это тебя, любезный, поразил бич святого Ремакля?
— Так точно, ваше преподобие, — ответил Уленшпигель, — именно меня, и я хочу, как смиреннейший богомолец, вымолить у него, чтобы он избавил меня, если ему угодно, от этого свежего горба.
Почуяв в этих словах какую-то хитрость, каноник сказал:
— Дай пощупать твой горб.
— Пощупайте, ваше преподобие, — ответил Уленшпигель.
Сделав это, каноник сказал:
— Он совершенно свеж и еще влажен. Надеюсь, однако, что святой Ремакль будет милостив к тебе. Следуй за мной.
Уленшпигель пошел за каноником и вошел с ним в церковь. Следом за ними бежали горбатые, крича:
— Вот он, проклятый! Вот богохульник! Сколько весит твой свежий горб? Сделаешь из него ранец, собирать в нем гроши? Всю жизнь ты издевался над нами, потому что был прямой! Теперь наш черед. Слава святому Ремаклю!
Уленшпигель, не произнося ни слова, шел, склонив голову, за каноником. Они вошли в маленькую часовню, в которой стояла мраморная гробница, покрытая большой мраморной плитой. Расстояние между гробницей и стеной часовни было не более двух ладоней. Толпа горбатых богомольцев проходила вереницей между надгробием и стеной, притискивая горбы к мраморной плите. Они верили, что этим способом избавятся от горбов, и те, которым удалось потереть свой горб о мрамор, не пускали следующих. И они дрались, но бесшумно, ибо, по святости места, они решались обмениваться лишь толчками исподтишка.
Каноник приказал Уленшпигелю влезть и стать на мраморное надгробье, чтобы его видели все богомольцы. Уленшпигель ответил:
— Я один не сумею.
Каноник подсадил его, стал рядом с ним и приказал ему опуститься на колени. Так и сделал Уленшпигель и оставался так, склонив голову.
Каноник же вдохновился и звучным голосом начал проповедь:
— Дети и братья во Христе! У ног моих вы видите безбожнейшего, гнуснейшего богохульника, которого покарал святой Ремакль своим гневом.
И Уленшпигель, ударив себя в грудь, сказал:
— Confiteor! [42]
— Некогда, — продолжал каноник, — он был прям, как древко алебарды, и хвастал этим. Вот он теперь — сгорблен и согбен под ударом небесного проклятия.
— Confiteor, — сказал Уленшпигель. — Спаси меня от горба!
— Да, — продолжал каноник, — да, великий чудотворец, святой Ремакль, ты, сотворивший с твоей преславной кончины тридцать девять чудес, сними с этих плеч бремя, тяготеющее над ними. Дай нам за такое исцеление возгласить тебе хвалу во веки веков, in saecula saeuculorum! И мир на земле тем горбатым, которые покорны!
42
— Каюсь!