Легенда об Уленшпигеле (илл. Е. Кибрика)
Шрифт:
— Ты готов? — спросил профос.
— Готов? — повторил Уленшпигель. — К чему готов? К палкам? Нет, не готов и не собираюсь быть готовым, господин шток-мастер. У вас рыжая борода и грозное лицо, но я убежден, что у вас мягкое сердце и что вы совсем не любите увечить таких бедняг, как я. О себе скажу, что я этого не люблю ни делать, ни видеть. Ибо спина христианина — священный храм, подобный груди, объемлющей легкие, коими мы вдыхаем воздух божий. Какие муки душевные будут терзать вас, если вам случится тяжелым ударом раздробить меня на куски!
— Живей, живей, — сказал шток-мастер.
— Ах, к чему такая спешка, ваше высочество, — обратился
— Помилуйте его, принц, — сказали одновременно Гоохстратен и Дитрих ван Схоненберг. И другие сострадательно улыбались.
И Ламме приговаривал:
— Ваше высочество, ваше высочество, помилуйте его; зеленое дерево — чистый яд.
— Прощаю, — сказал принц.
И Уленшпигель многократно прыгал, колотил Ламме по животу, тащил его плясать и говорил:
— Восхваляй вместе со мной благородного принца, который спас меня от зеленых палок.
Ламме попытался плясать, но из-за брюха не мог.
И Уленшпигель угостил его хорошей выпивкой и закуской.
Уклоняясь от сражения, герцог непрестанно старался истощить Оранского при его передвижениях между Юлихом и Маасом. Повсюду, у Гондта, Мехельна, Эльсена и Меерсена, обследовали, по указанию принца, реку, и везде дно ее было усеяно колышками, которые при переправе причиняли раны людям и лошадям.
У Стокема брод оказался свободным. Принц приказал перейти реку. Кавалерия, перейдя через Маас, сосредоточилась по ту сторону в боевом порядке, прикрывая переправу со стороны епископства Льежского. Затем от берега до берега, поперек реки, выстроились в десять рядов стрелки и аркебузьеры, задерживая, таким образом, течение реки. Среди них был Уленшпигель. Вода доходила ему до бедер, и не раз предательская волна поднимала его вверх вместе с лошадью.
Мимо него шла пехота, привязав пороховницы к шляпам и держа аркебузы высоко в воздухе. За ними двигался обоз, охранные отряды, саперы, фейерверкеры, двойные бомбарды, фальконеты, большие и малые кулеврины, кулеврины-батарды, двойные кулеврины, мортиры, пушки, простые и двойные, легкие пушки для авангарда, запряженные парой лошадей, которые могли галопом примчаться куда угодно и, таким образом, были подобны так называемым императорским пистолетам. За артиллерией шел арьергард — ландскнехты и фламандская конница.
Уленшпигель искал, где бы хватить глоток согревающего напитка. Стрелок Ризенкрафт, немец из южной Германии, тощий, жестокий и громадный парень, храпел подле него на коне; от него разило водкой, и Уленшпигель поискал, где его фляжка, нашел ее, разрезал бечевку, на которой она висела на шее, и весело приложился к ней. Соседи-стрелки кричали:
— Дай и нам!
Так он и сделал. Когда фляжка стала пуста, он связал бечевку и хотел повесить фляжку на шею солдату. Однако он задел при этом Ризенкрафта, тот проснулся и прежде всего потянулся к фляжке, чтобы, как всегда, подоить свою коровушку. Но, не найдя молока, он пришел в ярость и закричал:
— Мерзавец, куда ты дел мою водку?
— Выпил, — отвечал Уленшпигель, — у промокших солдат водка — общее добро, а скаред — дурной товарищ.
— Завтра в поединке изрублю
— Валяй. Станем рубить друг другу головы, руки, ноги и все прочее. Да не запор ли у тебя, что у тебя рожа такая кислая?
— Да, запор.
— Так нем драться, лучше бы ты слабительное принял.
Они уговорились встретиться на другой день на конях при любом сражении, чтобы срубить друг у друга короткими шпагами лишнее сало.
Уленшпигель просил разрешения заменить шпагу палкой — и получил согласие.
Между тем войско перешло реку, и, по приказанию офицеров, десять шеренг стрелков также двинулись к другому берегу.
И принц сказал:
— Вперед, на Льеж!
Объятый радостью, Уленшпигель закричал вместе с фламандцами:
— Да здравствует Оранский, вперед, на Льеж!
Но наемники, особенно немцы, нашли, что они слишком промокли для наступления. Напрасно уверял их принц, что они идут навстречу верной победе, что город на их стороне. Они знать ничего не хотели, разложили большие костры и грелись подле них со своими расседланными лошадьми.
Нападение на город было отложено на другой день. Альба был очень испуган отважной переправой; тут его шпионы донесли ему, что наемники Молчаливого не готовы к нападению.
Поэтому он пригрозил Льежу и его округе, что он уничтожит все огнем, если тамошние сторонники принца шелохнутся. Герард ван Грусбеке, клеврет епископа, вооружил своих наемников против принца. Но Молчаливый из-за наемников-немцев, испугавшихся сырости в штанах, подошел к городу слишком поздно.
Уленшпигель и Ризенкрафт взяли себе секундантов, которые решили, что противники будут драться пешими и, по требованию победителя, вплоть до смертельного исхода; так потребовал Ризенкрафт.
Местом боя была выбрана маленькая полянка.
С утра Ризенкрафт надел свое стрелковое снаряжение. На нем был шлем с нагрудником без забрала и кольчуга без рукавов. Рубаху, разорванную в клочья, он запихал в шлем, чтобы, в случае нужды, употребить лоскутья для перевязки. Он взял свой самострел из доброго арденнского дерева, колчан с тридцатью стрелами и длинный кинжал, но не взял двуручного меча, какими обычно вооружены стрелки. Он прибыл на своей кобыле и сидел на боевом седле, прикрытом броней так же, как лоб лошади, украшенный перьями.
Вооружение у Уленшпигеля было барское. Он восседал на осле; седлом ему служила юбка гулящей девицы, на морду осла была надета ивовая плетенка, на которой развевались стружки. Грудь осла, вместо панцыря, покрывал кусок сала [45] , так как, объяснял Уленшпигель, железо дорого, к стали не приступиться, а медь в последнее время в таком количестве уходит на пушки, что и для кролика не из чего выковать оружие. Вместо шлема он прикрылся салатным листом [46] , еще не объеденным улитками. В середину он воткнул лебединое перо — для последней песни, если плохо придется.
45
La larde означает и «лошадиные латы» и «кусок сала». Уленшпигель обыгрывает это.
46
La salade значит и «шлем» и «салат».