Легенда об Уленшпигеле (илл. Е. Кибрика)
Шрифт:
— Как это у вас получается, — перебил Ламме, дожевывая толстую кровяную колбасу, — как это вы делаете, любезный хозяин? Почему эта колбаса у вас такая сочная, душистая и нежная?
— Это оттого, — ответил хозяин, — что мы ее заправляем майораном и корицей.
И обратился к Уленшпигелю с вопросом:
— А что, Эдзар граф Фрисландский все еще друг принцу?
— Он не выказывает этого, но укрывает в Эмдене корабли принца, — ответил Уленшпигель и прибавил: — Нам надо проехать в Маастрихт.
— Это невозможно, — сказал хозяин: — войско герцога стоит перед городом и в окрестностях.
Он повел их на чердак и оттуда показал вдали знамена и значки пехоты и конницы, передвигающиеся в поле.
— Я проберусь, — ответил Уленшпигель, — если вы добудете мне разрешение жениться. Невеста должна быть хороша собой, мила и добра и должна выразить желание выйти за меня, — если не совсем, то хотя бы на неделю.
— Не делай этого, сын мой, — сказал, вздохнув, Ламме, — она покинет тебя, и пламя любовное иссушит тебя. Постель, на которой ты спишь так сладко, станет колючим ложем, отняв у тебя твой тихий сон.
— Я все-таки женюсь, — сказал Уленшпигель.
И Ламме, не найдя больше ничего на столе, приуныл. Однако вскоре он открыл на блюде какие-то печенья и мрачно принялся за них.
— Итак, выпьем, — сказал Уленшпигель Томасу Утенгове. — Вы добудете мне жену, богатую или бедную. С нею я пойду к попу в церковь, чтобы он обвенчал нас. Он выдаст мне брачное свидетельство, которое не имеет значения, так как он папский инквизитор. Там будет сказано, что мы оба добрые христиане, что мы исповедовались и причащались по законам святой матери нашей, римской церкви, сжигающей своих детей живьем, согласно правилам апостольским, и, таким образом, достойны благословения святого отца нашего, папы римского, воинства земного и небесного, каноников, попов, монахов, наемников, шпионов и прочей мрази. С этим свидетельством в руках мы станем устраивать наше свадебное путешествие.
— А невеста? — спросил Томас Утенгове.
— Невесту ты мне раздобудешь. Итак, я беру две повозки, увитые ельником, остролистником, бумажными цветами, и сажаю туда несколько человек, которых ты хотел бы отправить к принцу.
— Но невеста?
— Вероятно, она здесь найдется. Итак, в одну повозку я впрягу пару твоих лошадей, в другую — пару наших ослов. В первой усядемся я, моя жена, мой друг Ламме и свидетели; в другой — дудочники, свирельщики и барабанщики. Затем под звуки пения и барабанов, среди весело развевающихся свадебных флагов, с выпивкой помчимся мы по большой дороге, которая ведет или на Galgen-Veld — Поле виселиц, или к свободе.
— Постараюсь помочь тебе, — сказал Томас Утенгове, — но жены и дочери захотят ли ехать с мужчинами?
— Обязательно поедем, — вмешалась хорошенькая девушка, просунувшая голову в дверь.
— Если нужно, я могу собрать и четыре повозки, — сказал Томас Утенгове, — тогда мы отправим более двадцати пяти человек.
— Альба останется в дураках, — воскликнул Уленшпигель.
— А флот принца получит несколькими добрыми воинами больше, — ответил Томас Утенгове.
И, созвав звоном колокола своих батраков и девушек, он обратился к ним:
— Послушайте, мужчины и женщины, чья родина Зеландия: вы видите перед собой фламандца Уленшпигеля, который собирается проехать вместе с вами, в свадебном поезде, сквозь войско герцога.
И зеландцы и зеландки единодушно вскричали:
— Мы готовы! Без страха!
И мужчины сговорились между собой:
— Вот радость: мы сменим землю рабства на море свободы. Если бог за нас, то кто против нас?
И женщины и девушки говорили:
— Пойдем за нашими мужьями и милыми. Зеландия — наша родина — даст нам приют.
Уленшпигель заметил одну молоденькую, славненькую девушку и шутливо обратился к ней:
— Пойдешь за меня?
Но она ответила, краснея:
— Пойду, только повенчаемся в церкви.
Женщины говорили, смеясь:
— Сердце влечет ее к Гансу Утенгове, сыну хозяина. Верно, и он едет.
— Еду, — сказал Ганс.
— Поезжай, — сказал отец.
И мужчины надели праздничную одежду, бархатные куртки и штаны, а поверх всего длинные плащи и широкополые шляпы, защищающие от солнца и дождя. Женщины надели черные шерстяные чулки и вырезные бархатные башмаки с серебряными пряжками, на лбу у них были большие узорные золотые украшения, которые девушки носят слева, замужние женщины — справа; затем на них были белые брыжжи, нагрудники, вышитые золотом и пурпуром, черные суконные юбки с широкими бархатными нашивками того же цвета.
Затем Томас Утенгове отправился в церковь к пастору и просил его за два рейксдалера, тут же врученные ему, незамедлительно обвенчать Тильберта, сына Клааса — то-есть Уленшпигеля — и Таннекен Питерс, на что пастор выразил согласие.
Итак, Уленшпигель, во главе своего шествия, направился в церковь и обвенчался с Таннекен, изящной, милой, хорошенькой и полной Таннекен, в щеки которой он готов был впиться зубами, как в помидор. И он нашептывал ей, что из преклонения перед ее нежной красотой не решается сделать это. А она, надув губки, отвечала:
— Оставьте меня, Ганс смотрит так, будто готов убить вас.
И одна завистливая девушка шепнула:
— Ищи подальше: не видишь разве, что она боится своего милого?
Ламме потирал руки, покрикивал:
— Не все же они достанутся тебе, каналья!
И был в восторге.
Уленшпигель покорно снес свою неудачу и возвратился со свадебным шествием в усадьбу. Здесь он пел, бражничал, веселился, пил за здоровье завистливой девушки. Это было очень приятно Гансу, но не Таннекен и не жениху завистливой девушки.
Около полудня, при светлом сиянии солнца и свежем ветерке, с развевающимися флагами, веселой музыкой бубнов, свирелей, волынок и дудок, двинулись в путь в повозках, увитых зеленью и цветами.
В лагере Альбы был другой праздник — разведчики и дозорные трубили тревогу, прибегали один за другим, донося: «Неприятель близок. Мы слышали бой барабанов и свист свирели и видели знамена. Сильный отряд конницы приближается, чтобы заманить нас в ловушку. Главные силы расположены, разумеется, подальше».