Легенда об Уленшпигеле (илл. Е. Кибрика)
Шрифт:
— Гёз носатый, ты задираешь нос слишком высоко; придется нам отрубить его тебе, — ответил высокий проповедник.
— Отрубить! — крикнул Уленшпигель и сделал шаг назад. — Смотрите, «стальной ветер» раньше подует на вас, чем на принца. Я гёз, и да здравствует гёз!
Ошеломленные проповедники заговорили между собой:
— Откуда он знает? Нас выдали? Бей его! Да здравствует папа!
И они вытащили из-под платья блестящие клинки.
Но Уленшпигель не ждал их и отбежал к кустам, где скрывался Ламме, и когда проповедники приблизились к ним как раз на выстрел, он крикнул:
— Воронье, черное воронье, вот подует свинцовый ветер, а не стальной. Спою вам заупокойную!
И он каркнул вороном.
Из кустов раздался выстрел; высокий упал ничком на землю. Второй выстрел положил другого.
Уленшпигель увидел в кустах добродушную рожу Ламме и его поднятую руку, спешно заряжавшую аркебуз.
Синеватый дымок вился над черными кустами.
Третий проповедник с мужественной яростью бросился на Уленшпигеля, который сказал:
— Стальной ветер или свинцовый — какой-нибудь уже перенесет тебя на тот свет, подлый убийца!
И он бросился на противника.
Стоя один против другого поперек дороги, не отрывая друг от друга глаз, они наносили и отражали удары. Уленшпигель был уже весь в крови, так как противник его был умелый боец и ранил его в ногу и голову. Но он нападал и защищался, как лев. Кровь из раны на голове заливала ему глаза и мешала видеть. Большим прыжком Уленшпигель отскочил в сторону, чтобы сделать передышку, и отер левой рукой кровь. Но он чувствовал, что слабеет. Он был бы убит, если бы Ламме новым выстрелом не уложил противника.
И Уленшпигель видел, и слышал, как тот изрыгает кровь, проклятия и предсмертную пену.
И в синеватом дымке, который поднимался над темным лесом, вновь показалась добродушная рожа Ламме.
— Кончено? — спросил он.
— Да, сын мой, — ответил Уленшпигель, — но подойди-ка…
Выйдя из засады, Ламме увидел, что Уленшпигель весь в крови.
С быстротой оленя бросился он, несмотря на свое брюхо, к Уленшпигелю, сидевшему на земле среди трупов.
— Милый друг мой ранен, ранен этим негодяем, — приговаривал Ламме. Ударом каблука он вышиб зубы ближайшему проповеднику и продолжал: — Ты молчишь, Уленшпигель! Умираешь, сын мой? Где бальзам? Ага, в кошелке, под колбасами. Уленшпигель, ты не слышишь меня? Ах, нет теплой воды обмыть твои раны и нет возможности добыть ее. Но пригодится и вода из Самбры. Говори, милый друг! Не так же ты тяжело ранен? Водички, так — холодной, не правда ли? О, он приходит в себя. Это я, сын мой, твой друг. Все убиты, все. Полотна бы, полотна перевязать ему раны. Нету. Ну, мою рубашку, — и он разделся и потом продолжал: — На куски рубашку. Кровь остановилась. Не умрет мой друг. Ой, как мерзнет голая спина на этом холоде! Скорее одеться. Не умрет он, нет. Это я, Уленшпигель, твой друг Ламме! Смеется. Оберу убийц. У них животы, полные золота. Золотые кишки — червонцы, флорины, дукаты, талеры и — письма. О, теперь мы богаты. Больше трехсот червонцев. И деньги заберем, и оружие. «Стальной ветер» не коснется принца.
Уленшпигель встал, дрожа от холода.
— Вот ты и на ногах, — сказал Ламме.
— Бальзам действует, — ответил Уленшпигель.
И, взяв трупы трех проповедников, он бросил их, один за другим, в расщелину между скал, вместе с их оружием и одеждой, кроме плащей.
Вокруг них, чуя добычу, каркали в небе вороны.
И Самбра, словно стальная, текла вдаль под серым небом.
И шел снег, смывая кровь.
И все же они оба были озабочены.
— Мне легче убить курицу, чем человека, — сказал Ламме.
И они сели на ослов.
Еще у ворот Гюи текла кровь у Уленшпигеля; они разыграли ссору, соскочили с ослов и, с притворной яростью, дрались шпагами.
Потом, покончив бой, они опять сели на ослов, предъявили у ворот паспорта и въехали в город.
И женщины, видя кровавые раны Уленшпигеля и победоносно возвышавшегося на своем осле Ламме, переполнились состраданием к побежденному и, грозя Ламме кулаками, говорили:
— Этот злодей изранил своего приятеля.
И Ламме только беспокойно искал, нет ли среди них его жены.
Но все было тщетно, и он тосковал.
— Теперь куда? — спросил Ламме.
— В Маастрихт, — ответил Уленшпигель.
— Но там, сын мой, кругом войска Альбы, и сам он, говорят, в городе. Наших паспортов будет недостаточно. Если испанские солдаты пропустят, то нас могут задержать в городе и начнут допрашивать. Тут дойдет весть о гибели проповедников, и мы пропали.
— Вороны, сычи и коршуны скоро расклюют их трупы. Лица их, верно, уже неузнаваемы. Паспорта наши хоть и не плохи, но ты, пожалуй, прав: когда узнают об убийстве, возьмутся за нас. И все-таки нам надо пробраться через Ланден и Маастрихт.
— Нас повесят, — сказал Ламме.
— Проберемся, — ответил Уленшпигель.
Так рассуждая, они добрались до корчмы «Сорока», где нашли добрую еду, приют и корм для ослов.
Наутро они выехали в Ланден.
Приблизившись к большой усадьбе под городом, Уленшпигель засвистал жаворонком, и тотчас оттуда ответили боевым петушиным криком. Фермер с добродушным лицом показался у ворот и сказал:
— Так как вы вольные друзья, то да здравствует гёз! Заходите.
— Кто это? — спросил Ламме.
— Томас Утенгове, мужественный реформат, — ответил Уленшпигель. — Его работники, как и он, борются за свободу совести.
— Вы от принца? — сказал Утенгове. — Поешьте и выпейте.
И ветчина зашипела на сковородке, и колбаса вместе с нею; явилось вино и наполнило стаканы. И Ламме вбирал в себя вино, как сухой песок, и ел с такой же охотой.
Батраки и служанки усадьбы поочередно совали нос в дверную щелку и глазели на то, как трудятся его челюсти. И работники говорили с завистью, что этак и они непрочь потрудиться.
Накормив гостей, Томас Утенгове сказал:
— На этой неделе из наших краев сто крестьян отправятся будто бы в Брюгге починять плотины. Они разделятся на партии по пять-шесть человек и пойдут разными дорогами. В Брюгге будут их ждать суда, которые перевезут их морем в Эмден.
— Будут у них деньги и оружие? — спросил Уленшпигель.
— По десять флоринов и большому ножу у каждого.
— Господь и принц вознаградят тебя, — сказал Уленшпигель.
— О награде я не думаю, — ответил Томас Утенгове.