Легенда об Уленшпигеле (илл. Е. Кибрика)
Шрифт:
На этом эшафоте были обезглавлены мечом благородные графы Эгмонт и Горн. И наследство получил король.
И посланник Франциска I сказал об Эгмонте:
— Я видел только что, как отрубили голову тому, перед кем дважды трепетала Франция.
И головы казненных были насажены на железные острия.
И Уленшпигель сказал Ламме:
— Тела и кровь покрыты черным покровом. Слава тем, кто с мужественным сердцем готовит меч для грядущих черных дней.
Молчаливый набрал войско и вторгся в Нидерланды с трех сторон.
Уленшпигель на собрании «диких гёзов» в Маренгауте говорил так:
— По совету господ инквизиторов король Филипп объявил, что всякий и каждый житель Нидерландов, обвиненный в оскорблении его величества или в ереси, или в том, что не оказал должного противодействия ереси, осуждается без различия пола и возраста, за исключением лишь особо поименованных лиц, присуждается к наказаниям, соответствующим чудовищным преступлениям, без всякой надежды на помилование. Наследство получает король. Смерть косит обильную жатву в этой богатой и обширной стране, что лежит между Северным морем, графством Эмден, рекою Эме, Вестфалией, Юлих-Клеве и Льежем, епископством Кельнским и Трирским, Лотарингией и Францией; смерть косит свою жатву на земле протяжением в триста сорок миль, в двухстах укрепленных городах и множестве местечек, поселков, имеющих права города, деревень, хуторов. А наследник — король.
…Едва хватает для этого одиннадцати тысяч палачей, которых Альба называет солдатами. А родина стала кладбищем, покинута промышленниками, ремесленниками, художниками, купцами, чтобы обогащать чужбину, которая дает им возможность молиться богу их свободной совести. Смерть и разгром косят свою жатву. А наследник — король.
…Страна имела привилегии, купленные за большие деньги у обедневших государей; они отняты. Она надеялась, что дадут ей возможность мирно радоваться богатым плодам своей работы. Не тут-то было: каменщик строит добычу для пожара, ремесленник работает для вора. Наследник — король.
…Кровь и слезы! Смерть повсюду — на кострах, на деревьях, ставших виселицами вдоль большой дороги, в могилах, куда бросают живыми бедных девушек, в тюремных колодцах, где топят толпами заключенных, на грудах горящих дров, где на медленном огне тлеют жертвы, в пылающих соломенных хижинах, в дыму и пламени которых гибнут несчастные. Их наследник — король.
…Так пожелал папа римский.
…Города переполнены сыщиками, жаждущими своей доли в имуществе жертв. Кто богаче, тот и более виновен. Наследник — король.
…Но в стране есть мужественные люди, которые не дадут перебить себя, как баранов. Среди бежавших есть вооруженные, пока скрывающиеся в лесах. Их предают монахи на смерть и ограбление, но храбрецы ночью и днем, шайками, точно дикие звери, нападают на монастыри и украденные у бедноты деньги отбирают назад, отбирают подсвечники золотые и серебряные, ларцы для мощей, дарохранительницы, дискосы и драгоценные сосуды. Не так ли, добрые люди? Там пьют они старое винцо, выдержанное монахами для себя. И сосуды, переплавленные или заложенные, идут на дело священной войны. Да здравствует гёз!
…Они не дают покоя королевским солдатам, убивают их, грабят и опять скрываются в своих логовищах. Днем и ночью в перелесках вспыхивает то там, то сям огонек, гаснет и вновь вспыхивает в другом месте. Это огоньки наших пиршеств. Наша добыча — всякая дичь, пернатая и косматая. Мы хозяева ее. Крестьяне, когда надо, снабжают нас хлебом и салом. Присмотрись-ка, Ламме: в отрепьях, одичалые, решительные, с отвагой во взоре, со своими топорами, секирами, мечами, шпагами, пиками, копьями, луками, аркебузами бродят они по лесам, ибо всякое оружие им годно и они не хотят ходить ровными рядами, точно солдаты. Да здравствует гёз!
И Уленшпигель запел:
Slaet op den trommele van dirre dom deyne, Slaet op den trommele van dirre doum, doum, Бей в барабан, van dirre dom deyne, Бей в барабан войны! Герцога надо распотрошить И потрохами хлестать по лицу! Slaet op den trommele, бей в барабан! Будь проклят, злодей! Убийцу — убить! Псам его труп! Смерть палачу! Да здравствует гёз! Повесить герцога за язык, Подающий команду смерти, И за правую руку, Подающую знак убивать. Slaet op den trommele. Бей в барабан войны. Да здравствует гёз! Заживо герцога заточить С трупами тех, кто им казнен: Пусть задохнется от смрада! Бей в барабан войны. Да здравствует гёз! Спаситель, взгляни с высоты на своих солдат! Что им огонь, что меч? Гибель им не страшна. Они хотят одного: освободить отчизну. Slaet op den trommele van dirre dom deyne. Бей в барабан войны. Да здравствует гёз!И все чокались, восклицая:
— Да здравствует гёз!
И Уленшпигель пил из вызолоченного монашьего кубка и гордо смотрел на мужественные лица «диких гёзов».
— Дикие! — говорил он. — Вы волки, тигры, львы. Пожрите же собак кровавого короля.
— Да здравствует гёз! — воскликнули они и повторяли его припев:
Slaet op den trommele van dirre dom deyne. Slaet op den trommele van dirre dom, dom, Бей в барабан войны. Да здравствует гёз!Уленшпигель вербовал в Ипре солдат для принца; скрываясь от преследования герцогских сыщиков, он поступил на службу причетником к приору аббатства св. Мартина. Товарищем его по службе был звонарь по имени Помпилиус Нюман, здоровенный парень, но трусишка, ночью принимавший свою тень за чорта, а рубашку за привидение.
Приор был толст и упитан, как пулярдка, выкормленная для вертела. Уленшпигель скоро заметил, на каких лугах паслось его преподобие, копя свой жирок. Он узнал от звонаря, а потом увидел своими глазами, что приор завтракал в девять часов утра, обедал в четыре. До половины девятого он спал, потом перед едой отправлялся в церковь посмотреть, каков кружечный сбор в пользу бедных. Половину сбора он пересыпал в свой кошель. В девять часов он закусывал: съедал тарелку молочного супа, половину бараньей ноги, пирог из цапли и выпивал пять рюмок брюссельского вина. В десять часов он высасывал несколько слив, орошая их орлеанским вином, моля при этом господа-бога не дать ему впасть в чревоугодие. В полдень для препровождения времени он обгрызал какую-нибудь птичью гузку, присоединяя к ней и крылышко. В час он начинал думать о своем обеде и сообразно с этим выливал в себя добрый стакан испанского вина. Затем он ложился в постель и дремал минутку для отдохновения.
Проснувшись, он начинал, для возбуждения аппетита, с соленой лососины, к которой присоединялась большая кружка антверпенского dobbel-knol. Затем он переходил в кухню и располагался здесь перед очагом, где весело трещали дрова. Внимательно следил он за тем, как здесь жарится для монахов аббатства телячья вырезка или подрумянивается на вертеле ошпаренный поросенок, который казался ему много предпочтительнее ломтя сухого хлеба. Но настоящий аппетит еще не назревал вполне, и приор рассматривал хитрую механику вертела, который как бы чудом вращался сам собой. Это было создание Питера ван Стинкисте, кузнеца, жившего в кортрейкском кастелянстве. Приор заплатил ему за этот вертел пятнадцать парижских ливров.