Легенды авиаторов. Исторические рассказы
Шрифт:
Вылет за вылетом, а вражеское кольцо все туже стягивается вокруг Хихона — последнего
оплота республиканской армии на севере. Корреньо — теперь единственный аэродром.
Все ближе артиллерийская канонада. Скоро и на этом аэродроме начнут рваться
фашистские снаряды.
— Что ты не ешь, Иван? — спросил Кузнецов.
— В горло кусок не лезет, — признался Евсевьев.
— Товарищ командир, к телефону! — доложил дежурный.
Говорил советник командующего авиацией Северного фронта.
— Утром вам, Демидову и Кузнецову быть готовыми к убытию с Северного фронта. За
вами придет транспортный самолет. Я лечу с вами.
— Значит, конец Северному фронту? — вырвалось у Ивана.
— Товарищ Евсевьев!.. — начал было советник, но Евсевьев не выдержал:
— А как же они?
— Кто — они?
— Испанские летчики! Недавно прибыло пополнение и...
— Они получат указания от своего командования. А мы — вылетаем. Это приказ.
Евсевьев вернулся в столовую.
— Что там? — спросил Демидов.
— Ничего особенного. Интересовались, как там у нас насчет готовности на завтра.
— Шесть «москас» и три «чатос» — вот и вся готовность, — пробурчал Кузнецов. — Но
мы и с этим добром летать можем.
Тяжело было на душе у Евсевьева, но он промолчал. Не стал портить вечер. Вышел «на
улицу», закурил.
За ним вышел Нестор Демидов.
— Иван, я тебя всю жизнь знаю, — сказал он. — Выкладывай, что скрываешь?
— Завтра нас отправляют, — выговорил Иван.
Демидов свистнул и спросил точно так же:
— А как же они?
— Им скажем завтра утром, — Евсевьев потушил папиросу. — Пусть хотя бы эту ночь
проведут спокойно.
Утром пришлось сказать...
— Раз вы уезжаете, значит, все пропало! — Испанский ведомый Евсевьева, Фрасиско
Тарасона, не сдержал слез.
Евсевьев прикусил губу.
— Приказ есть приказ. Удачи вам, товарищи. — И добавил: — Вива Эспанья либра!
Транспорт прилетел из Франции. Пассажиров было четверо — трое советских летчиков и
сам военный советник командующего.
— Куда я вас?.. — осведомился пилот. — Машина трехместная.
Иван вдруг подумал: «Остаться!» — но тут же задавил шальную мысль.
Советник строго сказал:
— Потеснимся. Улететь должны все.
Кое-как разместились, в последний раз помахали испанским друзьям, оставшимся на
земле...
Транспортник лег курсом на французский берег.
18. Испытательница
В офицерском клубе было шумно. Играл джаз. Вася пригласил Зинаиду Никифоровну.
Праздновали столетие ВВС России.
...— В сущности, все даты условны, — заметила Брунгильда Шнапс, когда Франсуа
Ларош подсел к ней за стол ик.
— Вы о чем? — спросил француз.
— Обо всем. Невозможно назвать точное время: вот сегодня, именно в этот самый день,
началось, — объяснила Брунгильда.
— Праздник есть праздник, — возразил Франсуа. — Время собраться, вспомнить,
повеселиться и погрустить. Вы разве так не считаете?
— Может, и считаю, — сдалась Брунгильда. — Все равно это был золотой век, какой год
ни назови — тысяча девятьсот десятый, одиннадцатый, двенадцатый...
— Вы танцуете, мадемуазель? — перебил Франсуа. Музыка не давала ему покоя.
— Нет, — отрезала Брунгильда.
— Но вы такая шарман мадемуазель, как можно не танцевать? Нон вальс, нон танго? —
удивился Франсуа.
— Не пытайтесь подольститься насчет моего «шарман», — предупредила Брунгильда. —
Если я женщина, это еще не значит, что я обязана уметь танцевать... И потом, — она вдруг
покраснела, — может быть, я не знаю все эти танцы. Может, я другие... По мнению
некоторых — старомодные...
Франсуа задумался на мгновение, но тотчас лицо его прояснилось.
— Эта печаль легко исправляется! — заверил он.
— Да погодите вы исправлять! — всполошилась Брунгильда. — Дайте товарищу
младшему лейтенанту насладиться мгновениями.
— Лишь бы товарищ младший лейтенант не вошел в штопор, — с комически-серьезным
видом проговорил Франсуа. — Вам доводилось входить в штопор, мадемуазель
Брунгильда?
Она сердито отмолчалась. Потом сказала:
— Я решила философски относиться к разного рода инцидентам. Да, со мной всякое
происходит. Может быть, чаще, чем с другими. Для меня полет на каждом новом самолете
— это как быть летчиком-испытателем.
— О, — Франсуа комически поднял брови, — разве мадемуазель может быть
испытателем?
— Представьте себе — может! — отрезала Брунгильда. — И как раз в те времена, которые
я называю «золотым веком». Первая женщина — летчик-испытатель, Любовь
Голанчикова. Ее жизнь отчасти была связана и с Германией, — добавила Брунгильда,
вскинув голову.
— А где она родилась? — заинтересовался Франсуа.
— В Петербурге. Семья была бедная, Любовь училась на бухгалтерских курсах, чтобы
потом зарабатывать себе на жизнь. Представляете, как бы тоскливо она прожила, если бы
не авиация?
— Даже представить не могу, — сказал Франсуа.
— Впрочем, она сразу ушла из бухгалтерии. И куда? В Народный дом.