Легион обреченных
Шрифт:
А вон еще один «свой» идет... Таганов издали увидел приземистую фигуру Ахмедова, но не подал виду, что заметил его. Тот сам окликнул Таганова.
— Гадырдан [27] , какими судьбами? — Предатель, увидев земляка в черной эсэсовской шинели и темной шерстяной пилотке, с которой оскалил зубы череп нацистской кокарды, был немало удивлен. — А про тебя тут такое плели! Джураев говорил, что тебя расстреляли или в концлагерь бросили. А наш отец хвастал, что упек тебя на Восточный фронт... Не знал, что и думать. А ты вон как вырядился! — Его глаза завистливо блеснули. — Что с тобой стряслось?
27
Гадырдан —
Таганов многозначительно промолчал, зная, как это действует на подобных собеседников. Ахмедов заговорщицки подмигнул, дескать, все понял, и пригласил Ашира к себе домой.
— Вообще-то начальство тут одно дело поручило, — задумчиво протянул Ашир. — Да ладно, подождет... Кто знает, в кои веки нам теперь удастся поговорить?
В узенькой комнате, где едва умещались солдатская койка, стол, две табуретки и высокий обшарпанный шкаф, Таганов чувствовал себя как в карцере. Да живи он во дворце — все равно клетка! Как можно вот так, по доброй воле жить в эдакой дыре? Скитаться по чужбинам, побираться объедками с чужого стола, день-деньской сидеть в паучьем гнезде и мнить из себя «освободителя» родины...
Ахмедов еще раз было заикнулся — куда, мол, гадырдан, так неожиданно запропастился, — но Таганов не стал рассказывать о приключившемся с группой «Джесмин», только поднял глаза к небу: на все, дескать, воля аллаха и фюрера. Тот больше не докучал вопросами, видимо, по-своему расценив упорное молчание Таганова, и стал жаловаться, что в ТНК настоящего дела нет, влияние комитета на события ничтожно, кругом одни карьеристы и шкурники.
— Президент ненавидит каждого и боится всех, — зашептал Ахмедов, хотя в комнате, кроме них, не было ни души. — Туркестанский легион лопнул как мыльный пузырь. Но кое-кого из подонков земля пока носит. Недавно нашего отца вызвал к себе Розенберг, на совещание. Там, говорят, был и сам генерал Власов, и председатель «Украинской рады» Шандрюк, и грузинский президент Кедия, и главы татарского, азербайджанского комитетов... Розенберг орал и топал на них ногами, обзывал их нахлебниками, бездельниками. Наверно, сам получил нахлобучку от Гитлера, дела-то на фронте, поговаривают, не ахти хороши...
— Так уж и плохи? — засомневался Ашир. — Я слышал, немцы готовятся к летнему наступлению...
— Брехня все это! — Ахмедов махнул рукой. — Минувшим летом пошли в наступление. А что из того вышло? Потому и Розенберг бесновался. Больше всех досталось нашему лопоухому Вольдемару. Рут не было, а то бы она прикрыла мужа своим телом... — Ахмедов заматерился. — «Вы же, господин Вели Каюм-хан, — разглагольствовал Розенберг, — почти всю жизнь прожили в Германии, хорошо знаете наши порядки, а ведете себя так, словно только что попали в рейх...» Чтобы успокоить Розенберга, выступил Мадер. И ты знаешь, что он предложил? Вместо мелких национальных комитетов создать единый комитет всех порабощенных большевиками народов, сформировать единую армию. Так прямо и заявил: «Хватит разбазаривать ценный людской материал, сколачивать отдельные шпионские и диверсионные группы, от которых пользы, как от козла молока. Надо создать целую десантную армию, способную совместно с националистами активно действовать в советском тылу».
Ахмедов достал из шкафа пачку дешевых сигарет, закурил, чмокая губами. Видя, как Ашир поморщился от табачного дыма, открыл форточку.
— А сто граммов, надеюсь, пропустишь? — И налил в стаканы прозрачную жидкость, отдававшую сивухой.
— Это можно. — Ашир особого желания пить не испытывал, по компанию
— Уж не муллой ли хочешь заделаться?
— Да хоть и муллой! Чем плохи наши законы, запрещающие пить водку, есть свинину? В нашу-то жару алкоголь с жирным мясом — другого яда не надо.
Ахмедов завистливо подумал: «Таких вот фанатиков немцы любят, хотя сами не прочь пожрать и налакаться. Недаром за месяц-другой он погоны шарфюрера заработал. Глядишь, и в штандартенфюреры выскочит. Быстро же, однако, ты, парень, научился пыль немцам в глаза пускать. Ну что ж, здесь, в Германии, особенно в ТНК, многие норовят показать себя истинными мусульманами — соблюдаем, мол, все религиозные обряды и обычаи, — а сами потихонечку по борделям шастают, пьют шнапс, обжираются свининой, которую эшелонами навезли из России».
— Вон наш Вольдемарчик, — снова заговорил Ахмедов, — молебны в мечети устраивает, речи правоверные произносит, а дома жрет яичницу на сале, холодным шнапсом запивает. А ты — муллой! Лучше уж в открытую!
Чокнулись, выпили. Закусили клейкой эрзац-колбасой, обильно приправленной чесноком, засохшим эрзац-сыром и корками черного хлеба. Ели молча. Ахмедов разлил остатки шнапса и, не дожидаясь Ашира, выпил, достал откуда-то вторую бутылку и налил в свой стакан до краев.
— Лопоухий-то наш, — захмелевший Ахмедов потянулся со стаканом к Аширу, но тот для виду лишь пригубил, — после совещания чуть не целовал майору ручки, все распинался: «Спасибо, дорогой фон Мадер, вы талантливый человек, подали умную идею. Недаром господин Розенберг сменил гнев на милость». А прошло несколько дней, Вели Каюм-хан не то сам дотумкал, не то кто надоумил, что предложение-то Мадера — это подкоп под Туркестанский комитет. Мина, как он сам любит выражаться...
Ашир, чтобы раззадорить собеседника, усмехнулся, неопределенно пожал плечами.
— Понимаешь, что получается? — Ахмедов глубоко затянулся сигаретой, выпуская изо рта дым колечками. — Мадер хочет сам создать армию и возглавить ее. А комитет останется с носом. Выходит, Мадер станет фактическим шефом ТНК, который он может со временем распустить...
— Ну зачем барону Мадеру ваш вшивый комитет? — возразил Ашир. — С какими-то туркестанцами возиться, обормотами типа Джураева. Я бы на его месте еще подумал, стоит ли влезать в свару?..
Видя в его глазах недоумение и наивность, Ахмедов снисходительно усмехнулся: умный вроде парень, а не понимает, еще в политики лезет.
— Для немцев главное — использовать туркестанцев как пушечное мясо. — Ахмедова, назидательно поучавшего Таганова, прямо-таки распирало. — Хозяином Мадера является сам Канарис, но думаю, что барон заручился через друзей и поддержкой Гиммлера. А Вели Каюм-хан ходит под Розенбергом, который с Гиммлером заодно. У немцев важно разглядеть, кто за кем стоит, кто к кому благоволит... Так вот, Канарис и Розенберг враждуют. А Розенберг знает, что фюрер недолюбливает Канариса. Раз враждуют хозяева, слугам сам бог велел. Вот и схватились и те, и другие, а страдают больше всего последние...
— Ты хочешь сказать, когда два коня лягаются, ишак между ними дохнет, — заметил Таганов, и оба рассмеялись.
Вспомнив о чем-то, Ахмедов шаткой походкой направился к шкафу, достал оттуда патефон с несколькими пластинками.
— В Берлине есть ресторан «Медведь», — громыхая ручкой, он заводил патефон, — туда ходят власовцы, русские эмигранты. Там у меня знакомый буфетчик, кавказец Ахметка. Почти тезка. Я купил у него эту музыку по дешевке. Мое единственное здесь приобретение, — горько усмехнулся. — Но ничего, настанут еще и для нас лучшие времена...