Легион обреченных
Шрифт:
«Стрела — Центру. Самолет, предназначавшийся переброски группы Мадера в Каракумы, при взлете на симферопольском аэродроме потерпел аварию. Участники группы готовятся к высадке с парашютом. Практику по прыжкам проходят возле Бранденбурга, в расположении авиадесантного соединения. ОКВ настаивает на быстрейшей отправке группы, Мадер под различными предлогами переносит срок. Причина его нерешительности: вермахт отступает, и группа, возможно, не встретит поддержки населения в тылу, не сможет связаться с местными
В фамильном особняке Мадера, похожем на буддийскую пагоду, вечеринка была в самом разгаре. Трехэтажный дом скорее напоминал музей — видно, сказывалась любовь хозяина к восточному великолепию. Стены и полы покрыты персидскими и туркменскими коврами, всюду — на массивной мебели из красного дерева, в глубоких нишах, на этажерках — китайские вазы, статуэтки, дорогие сувениры из Турции, Индии, Ирана, Афганистана, Средней Азии... Спальня и кабинет барона, уставленные идолами и божками, напоминали храм, а его кровать была убрана как трон китайского богдыхана. Даже экономкой в доме майора долгие годы служила старая китаянка.
Среди гостей одни туркестанцы. Шла обычная попойка с более или менее откровенной болтовней. Мадер отличался демократичностью и допускал подобные вещи. Он даже не запрещал участникам своей группы слушать передачи советского радио, считая, что истинный разведчик должен знать образ мышления врага, чтобы его легче победить.
Да и вообще Мадер не был похож на остальных немецких офицеров. То ли он подобным образом завоевывал себе дешевый авторитет, то ли так хотел выразить свое несогласие с проводимыми нацистами методами национальной политики.
— Гуманность и человечность, — рассуждал Мадер, — это кантовские категории, а для таких солдафонов, как Фюрст, видите ли, пустой звук. Они на каждом перекрестке кричат: фашизм — это революция! Верно. Так же верно, как то, что он не изменил структуру германского общества. Нацизм, мол, лишь очищает воздух от коммунистов, евреев и интеллигенции, покушающихся на демократию. Двух первых принести в жертву можно и нужно! Но зачем уничтожать интеллигенцию? Кто тогда будет управлять рейхом? Такие недотепы, как Фюрст? Идиотизм!
В доме Мадера Ашир Таганов впервые близко познакомился со своими новыми сослуживцами, уцелевшими от разгромленного в бою с советскими войсками батальона, который немцы сформировали еще в сорок первом. Бывший адъютант Мадера, а теперь его правая рука, некий Али Сулейменов, дослужившийся у гитлеровцев до звания лейтенанта; командир взвода охраны унтерштурмфюрер Асанбек Абдуллаев; офицеры мадеровского штаба Полад Агаев и Мурат Кулов; Ислам Дарганли, у которого вместо одной ноги протез... Закоренелые предатели, без стыда и совести.
Попойка неожиданно приняла трагикомический оборот. Захмелевший
— Хотите, я расскажу вам притчу?.. Так слушайте! В лесу это было, во время наводнения. И вот, спасаясь от воды, до кусочка суши добрались лев, барс, медведь, волк, гиена, шакал, козел и баран. Прижались один к другому и трясутся от страха и холода. А какие они друзья меж собой, знаете. Да что поделаешь — беда вокруг. Сидели час, другой и начали ссориться... Первым сожрали барана. Кто им был? Бедняга Шамамедов, которого ты, Сулейменов, и твой собутыльник Абдуллаев ликвидировали и глазом не повели. Теперь очередь дошла до козла. Да, дойдет и до остальных. Вы все, господа, напоминаете мне этих зверей. И кровожадности, и злобы у вас, как у тех зверей. Хотите, я скажу о каждом, что думаю?..
И Кулов дал довольно откровенные и нелестные характеристики о всех сидящих. Но болтовню его слушали снисходительно: сам-то не лучше. Тем более красноречие Кулова доставляло явное удовольствие хозяину.
— Ну а кто же лев? — Мадер снял очки и чуть прищурился, с любопытством разглядывая Кулова, будто видел того впервые.
— Только не вы, барон! Лев — там, выше! — Кулов выразительно ткнул пальцем вверх. — Вы же обычный волк, каких в Германии развелась тьма...
— Я благодарю вас, мой эфенди, — галантно кивнул головой Мадер. — Волк у народов Востока, особенно у туркмен, — символ бесстрашия. Не так ли, эфенди Эембердыев?
— Символ удачливости в добыче и сметки, — бросил с места Ашир. — Русские еще говорят; волка ноги кормят.
— А-а... новичок, — ухмыльнулся Кулов, окидывая Таганова блуждающим взглядом. — Идейный перебежчик! Думаешь, тебя я не раскусил? Не знаю, на кого ты работаешь? Да я вам лучше стихи прочту. Умный поймет, дурак навряд ли догадается.
Мерзавцы, сгнившие давно, Смердя историческим смрадом, Полунегодяи, полумертвецы Сочились последним ядом.— Ого! — воскликнул Абдуллаев. — Смотрите, Кулов как заговорил. Давно ли стихоплетством занимаешься?
— Болван! Писал бы я такие стихи, разве ходил бы под твоим началом? Тоже мне идеолог! Да это же Гейне!.. Не вздумай только обезьянничать, сдуру его имя назвать — в крамоле обвинят. Ведь Гейне — неариец, запрещенный поэт. Но не волнуйтесь, это не про вас, господин унтерштурмфюрер.
Таганов заметил, как Мадер зашарил глазами по столу, видимо, ища сигареты, потом поднялся и вышел.
Сулейменов уход майора расценил по-своему: как знак убрать отсюда не в меру разболтавшегося Кулова.
— Эй ты, казах, помолчи! — набычившись, поднялся с места бывший адъютант Мадера.
— Я — каракалпак! — Кулов гордо вскинул голову. — Мать у меня казашка. Но я бы не меньше гордился, будь я и казахом. Какая ведь разница? Вы с Абдуллаевым для меня земляки, потому мне стыдно за вас. Тебе, без роду и племени, этого не понять! О таких, как ты, еще Гейне...
Сулейменов сильным ударом сбил с ног Кулова и приказал Таганову: