Легионер. Пять лет во Французском Иностранном легионе
Шрифт:
Дезертировал Калушке. Желаю ему удачи. Его не поймают — Лоридон достаточно хорошо натаскал нас, чтобы он мог позаботиться о себе.
Наш полк направил первый отряд на Корсику, где устроена новая база легиона. Оттуда пришло сообщение, что из тридцати семи человек дезертировали двадцать. Это уже исход, иначе не назовешь.
Сота Гарсиа перевели из 3-го взвода в мой. Настал час возмездия. Стоит ему совершить малейшую оплошность, и я смогу сделать из него котлету. Он, естественно, понимает это и мается. Кому понравится висеть на волоске.
Мерсье сказал, что я могу взять тридцатидневный отпуск в июне. Я сразу сообщил эту радостную весть Николь. Жаклин как-то отступила на задний план. Она не писала мне целую вечность. Очевидно, ее чувства успели остыть, да и мои, пожалуй, тоже. Интересно, почувствую ли я что-нибудь к Дженнифер, если поеду летом в Англию и встречусь с ней?
Жизнь в полку течет своим чередом. Учения, ночные прыжки, марш-броски, дежурства в карауле — я больше не стою на часах, а выполняю обязанности шеф де пост(разводящего), — а также парады в честь инспектирующих генералов и прочее. Обычная скучная рутина. Много времени провожу с Даниэлем Виньягой и Эдуардо де Сото. Мы с Виньягой подумываем организовать в полку команду по регби. Почти никто здесь не имеет представления, как в него играют, и научить их этому было бы интересно.
Впервые получил жалованье старшего капрала, целых 80 фунтов. Решил копить деньги на отпуск. Пока что не накопил ничего.
Погиб какой-то легионер из противотанкового подразделения. Очевидно, там, где он лег под танк, грунт был неровный — ему размозжило голову. Его шлем был так вдавлен в черепную коробку, что его смогли снять только с помощью паяльной лампы. Все это произошло на глазах у наблюдавшего за учениями генерала, что, вероятно, испортит карьеру офицера, командующего подразделением.
Прошло шесть недель. Каждый день одно и то же. Но у меня в голове только июнь, а настоящее не имеет значения.
Неделю назад я должен был приступить к освоению специальности подводника, но при этом требуется, чтобы зубы у человека были безупречные, и я пошел подлечить их. Дантист принялся гадать у меня на зубах, как на ромашке, вырывая их через один, и в результате меня забраковали. Он оказался большим оригиналом. При моем первом посещении он признался, потянувшись за шприцем, что пока только изучает стоматологию и попросился в легион, чтобы попрактиковаться. Из меня сразу вытекло не меньше литра пота, а когда он завел бормашину, оправдались мои худшие опасения. Зуб никак не хотел замораживаться, и пришлось делать три укола, дрель выглядела так, словно ее уже использовали на дорожных работах. Все оборудование и материалы у зубного врача казались бывшими в употреблении, кроме него самого. Он был совсем новеньким.
Вместо подводных операций я изучил противотанковые приемы, и это было единственным развлечением за последнее время, не считая дантиста. Николь продолжает бомбардировать меня письмами, но что мы будем чувствовать, когда встретимся, — неизвестно. Прошло столько времени…
День Камерона прошел без происшествий. Обычное застолье. Все напились и на этом успокоились. Но вчера вечером произошло событие, взорвавшее спокойную, размеренную рутину нашего существования.
Мерсье прослужил в полку два года, и через два дня его должны были перевести на другое место с повышением. Мы устроили в нашем взводе отвальную,
Мерсье вернулся во взводную палатку, где продолжал пить, все больше и больше пьянея, а затем внезапно прыгнул в постель Шеффера и в буквальном смысле пытался его изнасиловать.
Я узнал об этом от сержанта Грау, который ворвался ко мне, изложил всю историю, исказив факты, и обвинил меня в том, что я разрешил Мерсье вернуться во взвод. Пельцер к этому моменту был уже во всеоружии: носился по казарме и вопил так, словно весь лагерь был охвачен пожаром. Он тоже обвинил меня, сказав, что я отвечаю за все, происходящее во взводе, и должен был предотвратить этот инцидент, а что касается Мерсье, то он, Пельцер, еще несколько недель назад говорил мне, что тот гомик.
Но меня в этот момент не волновал вопрос, кого следует винить в случившемся. Сначала я просто не мог этому поверить, но, когда Шеффер и другие подтвердили, что все так и было, меня охватила неконтролируемая ярость. Я не мог вынести мысли, что командир моего взвода, который мне так нравился и которого я столько раз защищал от всевозможных обвинений, внезапно доказал, что слухи были не напрасны, и выбрал для этого день своих проводов. Больше всего меня бесил не сам факт, что он опозорил себя, а то, что он подвел и меня, и всех остальных, не оправдал нашего доверия.
Наверное, я потерял голову, потому что кинулся в офицерскую казарму, где укрылся Мерсье, и, ни о чем не думая, распахнул дверь его комнаты, ворвался в нее и щелкнул выключателем. Мерсье был в постели. Яркий свет лампочки без абажура заставил его поднять голову с подушки. Выражение его лица было виноватым и испуганным. Он выбрался из постели, схватил трясущимися руками пачку сигарет и предложил закурить мне. При этом он снова и снова повторял: «Ты что, Джонни? Что случилось? Что происходит?»
Я выбил пачку из его рук, так что сигареты веером разлетелись по всей комнате, и затем изо всей силы ударил его по губам тыльной стороной ладони. Он отлетел к стене, схватившись руками за рот и глядя на меня в полном изумлении. По подбородку у него текла кровь. Затем он впал в истерику и стал кричать, чтобы я убирался вон, что он сошлет меня в штрафной батальон и что меня расстреляют за то, что я ударил офицера.
И тут я ударил его по-настоящему. Я никого еще не бил так. Я отвел назад руку и, сжав ее в железный кулак, вложил в удар всю силу и весь свой вес. Удар пришелся по челюсти сбоку. Поскольку раньше я никогда не наносил таких ударов, то не мог предвидеть и результата. Все его лицо исказилось и свернулось на сторону, он взлетел в воздух и приземлился на кровать.
Я развернулся, выключил свет и вышел. В коридоре стали открываться двери; внезапно вырванные из сна офицеры сердито спрашивали друг друга, что происходит. На меня никто не обратил внимания, я вернулся в свою комнату и лег спать. Мне было тошно.
А утром, к моему крайнему удивлению, Мерсье появился на построении. Его заштопали в санчасти, но видок у него был еще тот. С одной стороны лицо у него распухло так, как бывает при жесточайшем флюсе, а голова от подбородка до макушки была обвязана бинтом. Мне он ничего не сказал и даже не посмотрел в мою сторону, встав на свое обычное место на правом фланге взвода.