Лёха

Берг Николай

— Тогда с вас две винтовки с патронами за мой визит, ну и что еще сможете дать за мешок провизии, который мы вам привезли, в телеге лежит. Табаку, извините, тогда не дадим, самим пригодится. Разумеется, судьба ваших больных и раненых будет решаться вами самостоятельно.

— А если мы вам оставим под расписку? И харчи под расписку заберем?

— Нам ваши расписки не нужны, если уж честно. Нам за них трудодни не начислят.

— То есть отказываетесь помочь рабоче-крестьянской красной армии?

— Отнюдь. Как раз мы хотим помочь РККА. Разрушая активно тыл германской армии. Как это бывало не раз раньше. И поляки, и Карл Двенадцатый, и Наполеон под номером один и Вильгельм под номером

два — все они от наших партизан горя хлебнули сполна. И Гитлеру то же светит. Как говорилось в одном романе об аристократической жизни в высшем свете — мордой — и в говно! Нам нужны опытные, обстрелянные бойцы и командиры. То есть вы. И как уже было сказано только что — тут по лесам и болотам много всякого разного, с чем мы сами не разберемся.

— Прямо и танки есть? — донеслось с плащ-палатки, на которой лежал танкист.

— И танки есть. Даже тяжелый танк с пушкой сорок пятого калибра — уверенно сказал врач.

— Путаете вы чего-то, такой калибр для пистолета годится, а не для тяжелого танка — мрачно усмехнулся Берёзкин.

— Вполне возможно, что и путаю, вам виднее — легко согласился лекарь. И пояснил:

— Вы военные люди, вас этому учили. Я просто этот танк видел — сидит в болоте по башню. И пушка из башни торчит. Вас смущает еще что-то?

— Да. Кроме того, что нам положено воевать в составе военной структуры, а не партизанщиной заниматься, меня лично сильно смущает то, что я сталкивался здесь с откровенно враждебным или, как самое малое — недружелюбным отношением местных жителей к «москалям» и «кацапам». Помнится мне, что партизанское движение возможно только там, где местные поддерживают. А иначе — кончится все быстро и плохо — хмуро молвил лейтенант. Видно было, что он упорно думает, как быть дальше.

— Скажите пожалуйста, вы в ходе своих скитаний по тылам противника совершали нападения на вражеских солдат и офицеров? — спросил врач.

— Разумеется — удивился Берёзкин.

— Рушниця у них не наше, і кулемет теж дивний, пістолети знову ж — намекнул на свою наблюдательность помалкивавший в разговоре вислоусый.

— Вот видите — победно сказал лекарь — вы уже занимаетесь партизанской деятельностью. Единственно, что мы предлагаем изменить — это взять под свою команду и обучить эээ… несколько новобранцев. Попутно — заметьте — взять на вооружение еще и более серьезные штуковины кроме ружей. Для чего надо разместиться стационарно, получая, что важно — провизию от населения, причем по доброй воле. Конечно, тут есть как и везде и сволочи и мрази и властолюбивые перевертыши. Но народные массы пойдут за теми, кто даст лучшую жизнь. И вот тут советская власть переиграет немцев стопроцентно. Могу вас уверить — уже переигрывает.

— Знаете, я не заметил, чтобы это было так — недовольно оборвал его речь лейтенант.

— Вы просто не видите все это в упор. А мы тут живем. Можете мне поверить — немцы уже сейчас делают все, чтобы настроить все местное население против себя. И дальше будет только хуже — уверенно, как о точно ему известном факте сказал врач.

— Они что, идиоты? — удивился Берёзкин.

— Нет. Они цивилизованные европейцы — непонятно ответил лекарь.

— Извините, я вас не понимаю совершенно — несколько растерянно заявил лейтенант. Семенов про себя подумал, что в общем-то полностью с ним согласен. Лектор из политуправления толковал не раз, что цивилизованность — вещь хорошая, а тут вон как загнуло.

— Видите ли, эта война достаточно обыкновенна. Это типичная колониальная война.

— Вы хотите сказать, что мы — дикари какие-то? — удивился лейтенант.

— С точки зрения германцев — несомненно. Точно такие же дикари, как африканские негритосы или жители Индии или Китая. Разве что кожа белая и глаза

не раскосые. Знаете, немцы искренне удивлены тому, что у нас оказались самолеты, танки и артиллерия, что они несут потери «словно против них воюют европейцы!» и что они уже должны бы были взять Москву, а еще пока не взяли. Впридачу немцам растолковали, что они — носители истинной Веры, что здесь им противостоят силы дьявольских безбожников и немцы чувствуют себя как истинные крестоносцы. Вы же видели — у них на технике не свастика, которая государственный символ — а гамма-кресты, религиозные символы еще первых христиан! Как они гордо свои штык-ножи и всякие там кинжалы носят! — убежденно высказал врач.

— Так под прежних рыцарей косят, значит, дескать тоже меченосцы опоясанные. Дворяне! Рыцари! И на пряжках их ремней «С нами бог!» выбито. Как и положено крестоносцам! — кивнул внимательно слушавший его Середа.

— Ну, тогда я атеист, если бог с ними — усмехнулся лекарь — А как вы узнали, что у них написано на пряжках?

— Нетрудно прочитать — пожал плечами сержант.

— Владеете немецким? — откровенно обрадовался лекарь.

Середа кивнул, не без показной скромности.

— А як по німецьки буде «кулемет», а, служивий? — тут же полез с проверкой пышноусый.

Сержант не без иронии посмотрел на него и с ленцой выдал:

— Das Maschiеnengewehr oder «Tippmamzel» im Milit"arjargon.

— Машинный хевер — это верно, а остальное что там такое? — неожиданно на чистом русском, но схарактерным для южан произношением спросил хитрый мужичок.

— На армейском жаргоне пулемет немцы часто называют между собой «пишбарышней», ну в смысле — машинисткой. Стрекочет, как на пишмашинке стучит.

— Ну вот видите! Нам остро нужны знающие люди. Вот и подумайте, товарищ лейтенант — таскаться с ранеными по лесам, или быть в составе отряда в несколько десятков человек, которым вы нужны как учитель. А они вам — как местные жители, знающие тут каждую тропинку. И раненым вашим гораздо лучше будет — потому как мы в первую голову развернули лазарет. У нас ведь тоже есть раненые.

— Вы уже воюете?

— Нет, нас сильно потрепали во время обороны города. Костяк отряда — комсомольцы из истребительного батальона. Героические ребята, да необученность боком выходит.

— Так вы уверены, что немцы быстро от себя оттолкнут местное население?

— Уверен, товарищ лейтенант. Как только немцы пришли — почти сразу появились объявления, приказывающие всем зарегистрироваться по месту жительства. Все должны записаться, чтобы у старосты был список всех, кто в деревне живет. Всем взрослым выдается аусвайс — удостоверение личности. Жить без аусвайса запрещено под страхом смерти. Так как не успевают с выдачей аусвайсов — то в нескольких деревнях выдали таблички с фамилиями — на веревках — люди на шее носят. Запрещается под страхом смертной казни оказывать помощь красноармейцам и чужакам без документов, укрывать евреев, хранить оружие, включая охотничье, радиоприёмники, лодки без разрешения, переезжать жить в другой населённый пункт без разрешения. Перемещаться в городах можно только с 7 до 18 часов, а в деревнях с 6 до 20 часов, пойманных в комендантский час на улицах — расстреливают. Без разговоров! Патрули стреляют без предупреждения. Также бьют на поражение в людей, идущих вне дорог, по лесу, встреченных в ночное время, а также кто находятся вблизи железнодорожного полотна в зоне «отчуждения». В гости в соседнее село ходить нельзя — надо брать разрешение. Мосты почти все перекрыты, без пропуска — задерживают. Колхозы не распустили, землю и скот не раздали. Налоги — увеличили. Очень сильно увеличили. Начисляют даже с количества печных труб, кошек и собак. Сами берут, что захотят, не платят, понятное дело.