Лёха
Шрифт:
— Половченя с начала с самого — лежачий — поправил лейтенант, внимательно слушая.
— Ты прямо как штатский какой рассуждаешь — заметил Семенов.
— Сынка, я солдатом был, когда ты еще и не родился — хмуро заметил Брендерберя, или как его там.
— Да я вижу, что ты старый — поддел ответно пулеметчик.
— И старый тоже. И партизаном был, так что знаю, что говорю. Башка немецкая далеко уползла. А хвост — вот он тутай. Хватай да тяни. Или башмаком наступай. Опять же — почему они нас уговаривают — мы и впрямь им можем сильно помочь. Опыта у нас хватает, чтоб делиться. Даже у тебя, молокососа — ласково уел Семенова ефрейтор.
— Ладно, потом поговорите — обрезал лейтенант раньше, чем Семенов успел отреагировать —
— Считаю, что оставаться надо — поразил пулеметчика с в самое сердце спокойный ответ Лёхи. Вот уж совсем не ожидал. Совершенно.
— Обоснования?
— То, что сказал ефрейтор. Вот мы шли себе и шли. Нарвались, извините, на вас. И теперь делаем то, что вы говорите. Нарвемся на старшего чином — опять та же песня будет. Ну, и чего бегать зря? Мне понравилось засады делать, так чем на бегу — так лучше тут. Кроме того, если удастся сколотить достаточно большое эээ… партизанское соединение, то вполне можно бы и о связи вопрос решить. Даже и авиатранспорта получать.
— Аэродром в лесу сделать? — съехидничал Семенов.
— Легко — спокойно сказал Лёха. Так уверенно, что Семенов опять растерялся — видел он аэродромы, хлопотное это дело. Но откуда потомку это знать — он же летчик только по петличкам! Но ведь уверенно говорит!
— Мнения разделились — хмыкнул лейтенант.
Махнул рукой, все поняли правильно и двинулись обратно.
— Слушай, а ты что говорил, что ты — солдат? Это же не по-нашенски, мы же — красноармейцы? — спросил пулеметчик у ефрейтора.
— Я, хлопец, родился в Австро-Венгрии. И променял убогое батрачество на солдатчину вполне добровольно. Тогда наших набирали в украинский легион сечевых стрельцов, за австрияков воевать. Потом — русский плен. Оттуда удрал — был в Галицкой армии, с поляками махались. Пока в тифу валялся — браты сляпсили у меня и сапожки и всю амуницию, вышел в обносках, словно неборак последний. Тут как раз попал к атаманше Марусе, от нее подался к Махно, немцев били, петлюру, деникинцев. А потом красные появились, к ним пошел, так что воевать мне нравится, мое это.
— Эк тебя помотало! Не опасаешься такое открыто рассказывать? — поосторожничал Семенов, взглянув на собеседника.
— Там, где надо и кто надо — знают — усмехнулся Бендеберя.
— И?
— А вот он — я. Еще вопросы есть?
— Вопросов-то много — честно ответил Семенов.
— Хорошие вояки всем нужны. А в начальство высокое я никогда не лез, мне и так добре. Я теперь не чоловик, а боевая единица. Основа любого войска — кто ж меня тронет?
Сильно удивленный тем, что идет рядом вроде как с австрияком, или поляком или черт его знает еще кем, бывшим в таких армиях, о которых пулеметчик и слыхом не слыхивал, Семенов замолк. Отводил от лица ветки, старался смотреть по сторонам, думал, что делать дальше. Выходка потомка из головы не шла, никак не мог ее понять и выполнение приказа умершего взводного таким образом откладывалось на неизвестно какое время. Это не нравилось бойцу, он любил, когда все шло по порядку и вовремя, а тут все вперекосяк идет.
Потомок, как ни в чем ни бывало, шел рядом с лейтенантом, они о чем-то негромко беседовали. Пулеметчик подошел поближе, дивясь такой горожанской беспечности — идут молокососы, болтают, словно на прогулке в ЦПКО, а не в чужом лесу. Замечание старшему по званию, однако, делать не стал, не по чину, поневоле прислушался о чем речь.
— …БТ немцы уже спалили к тому времени, а на тридцатьчетверку они своих штурмовиков бросили — саперов. Лютые сволочи, выдрессированные. Боевое охранение фланговое то ли минами накрыло, то ли они гранатами закидали, но появились в деревне незаметно, да и практически под прикрытием артобстрела — и сразу к танку — негромко, но внятно толковал лейтенант, а Лёха внимательно слушал.
— Половченя их заметил, когда они к танку с бревном бежали…
— Бревно-то им зачем? — удивился потомок.
— А это у немцев способ
— … становится неподвижным. Хитро. И лихо, для этого надо иметь стальные яйца — искренне, но непонятно, восхитился дутый старшина ВВС.
— Мы тоже удивились. Дальше — больше. Танкисты успели коробочкой крутануть на месте, те, что бревно волокли — кто отскочил, кто под гусеницу попал, но все равно уже врукопашную с танком сошлись. Пара фрицев ухитрилась на танк запрыгнуть и брезентом закинуть башню и триплекса у водителя. Брезент они у самих же танкистов взяли — сзади за башней лежал. А танк ослеп, там и так-то не видно ни черта — меня пригласили в танке посидеть, пока до минометов тихо было, убедился своими глазами. Половченя с командиром танка — лейтенантище такой был рыжий и конопатый, как воробьиное яйцо, пытались из своих наганов в щели стрелять, но немцев не зацепили. Тогда пушку назад отвернули и пошли по сараям и хатам кататься, брезент с саперами обломками и снесло. Только в разные стороны как воробьи порскнули. Значит, опасность осталась. А поди найди этих саперов — прячутся же. Пока искали, кого бы задавить в плане ответной мести, другой штурмовик им канистру с бензином на корму закинул. И поджег.
— А, этот способ я знаю, довелось читать. Они еще к канистре гранату привязывают — кивнул головой потомок.
— Точно. Полыхнуло столбом. С одной стороны — повезло — мотор от огня сбитым брезентом и всяким мусором был прикрыт. С другой стороны мотор и так тянет плохо — брезент на воздухоприемниках лежал, а тут совсем почти скис. Загореться вся машина должна вот-вот. Половченя это сообразил — и из башни прямо на огонь и выпрыгнул.
— Так он тогда обгореть должен был — они же все в промасленных комбезах — удивился Лёха.
— А надо учесть, что на войне все бывает не как в книжках — с чувством превосходства заявил лейтенант Берёзкин, при первом же взгляде на которого любой с глазами понял бы ясно, что это — книжный ребенок.
— То есть? В смысле, что в жизни все не так, как на самом деле? — с умным видом сказанул явную околесину Лёха.
— Они ведь, танки эти, сначала не хотели с нами оставаться, думали вперед проехать. Вот эта тридцатьчетверка с мостом вместе в реку и завалилась. Не рассчитан был мостик на такую железяку. Мы им конечно, помогли, но пока вытягивали танк — его экипаж и промок до нитки и в грязище перемазался по уши. Вылезли как глиняные големы. А помыться немцы не дали, так что когда Половченя выпрыгнул, то загореться он не мог. Разве что, если б в огне подольше побыл, то получилась бы терракотовая статуя танкиста.
— Это что такое? — удивился Семенов.
— А как утка запеченная в глине — отозвался ефрейтор.
Берёзкин продолжил, дернув плечом:
— Но он быстро сообразил — с краю брезент не горел, он его за край — и с танка долой. Пока в сторону тащил — на него четверо саперов навалились. Начался громкий мордобой с рукоприкладством, с поножовщиной, с пальбой, на вопли остальные танкисты повыпрыгивали, ну а когда мы подоспели — трех саперов танкисты зарезали и пристрелили в рукопашке, а четвертого скрутили-спеленали, у него такой шеврон на рукаве был уголком, решили, что старший. А ловкий Половченя ухитрился от трех выстрелов, почти в упор, увернуться, а вот четвертой пулей его достали, да еще и так неприятно. Потом танкисты все-же укатили, забрав с собой уцелевших с БТ сгоревшего, а я летехе рыжему обещал, что за раненым приглядим. Немцы к нам потом не лезли, но обошли и справа и слева, пришлось отходить. Так что танкист наш — боец что надо и в оружии разбирается и в боеприпасах. Пока пулеметы в группе были — и диски и ленты набивал, словно машина фабричная. Говорил, что и в моторах понимает, так что если у местных и впрямь какая техника завалялась по лесам, то лечить его должны от души, он того стоит.