Ленин жЫв
Шрифт:
«А что если просто взять и убить её? Вот тут завалить на пол и придушить! И всё? Интересно, они меня за это умертвят? Или побоятся потерять бессмертие? Что пересилит?»
Когда он открыл глаза, её уже не было. Она исчезла. Зато рядом стояла Стюарт, Кирилл понял, что жена Правителя напугана. Она явно знала, что творится в душе у него. Она растерянно смотрела на Лучинского и, словно в бреду, лопотала:
– Вы поговорили? Вы поговорили с ней?
Её лепет прервал жёсткий голос Правителя. Верховный рявкнул:
– Они поговорили, дорогая! А Вы, товарищ Кирилл… Вы всё должны понять! На этом Ваша аудиенция окончена! К сожалению, шашлыков Вам поесть уже не удастся!
Кирилл догадался, что Правитель в ярости. И сейчас что-то говорить не имеет смысла. Он вздохнул и отвернулся. Его уже ждали Ахмадулина и Бродский. Они стояли с мерзкими постными рожами и злобно смотрели на Лучинского. Кирилл покосился на Стюарт. Женщина тяжело вздохнула и пожала плечами. Кириллу показалось, что в уголках её глаз блеснули слезинки. Лучинский медленно двинулся к выходу из беседки. Дощатый пол угрожающе пару раз скрипнул под его подошвами.
XXIX
КОГДА Кирилла завели в его комфортабельный номер-камеру, он в бессилии рухнул на мягкий диван. Ему не хотелось никого видеть и тем более говорить. Он вдруг так захотел раствориться в одиночестве. Вот так упасть и раствориться в одиночестве. Он устал, он устал от того, что не может ничего решить сам. Ничего. Он вдруг понял, что, действительно, вообще ни в чём себе не принадлежит, и каждый его поступок или шаг – это вовсе не его. Повальный контроль вымотал. Повальный контроль убивал разум окончательно. И ещё… ещё эта женщина, эта прекрасная гречанка, такая холодная и циничная, она добила его, высосав его семя…
«А что если я всех их обману! Вот сейчас зайду и просто вздернусь в сортире! Нет, пожалуй, не получится, прибегут и за ноги схватят, гады! Нет… надо придумать что-то другое! Как-то исхитриться и броситься, например, под колёса электрички… Тоже мне Анна Каренина… Они и тут удержат. И вообще, где мне взять эту самую электричку, чтоб она ехала? А как, как тогда мне покончить с собой? Что, я теперь на это тоже не имею право? И на смерть я тоже не имею право! На добровольную смерть!» – Кирилл замычал куда-то в обшивку дивана. Он выл, как слон во время гона. Пускал слюни, слёзы катились из глаз. Он выл, и ему так хотелось выть!
– Держу пари, Вы мечтаете о самоубийстве? – неожиданно раздался рядом голос.
Кирилл вздрогнул и, резко перевернувшись на спину, увидел, что рядом с ним стоит Ленин. Старик внимательно смотрел на него и ухмылялся.
– Ильич?! Какого чёрта? Как ты сюда попал?
– Через дверь, батенька, через дверь…
Кирилл закрыл глаза и устало, положив руку на лоб, пробормотал:
– Знаешь, я хочу побыть один. Просто побыть один. Прошу, уйди к себе в историю… ну чего ты, как призрак коммунизма, тут шаришься? Дай мне покой!
– Э-э-э, нет! Покой нам только снится! Летит, летит степная кобылица и мнет ковыль! – Ленин почесал пальцем свой широкий лоб и плюхнулся в кресло, что стояло рядом.
– Ты Блока заучил? Он же буржуй был! Да и революцию вашу он так и не принял…
– Да хр-р-рен с ним, с Блоком! – опять еврейский прононс. – Блок был наркоманом. На кокаине сидел. Марафет нюхал! Вот и донюхался, хотя стихи у него некоторые были неплохи. Кстати, знаешь?! А это ведь была спецоперация тогда! Немцы по нашему настоянию зафрахтовали пару пароходов и отправили их в Латинскую Америку. Там купили беспрецедентную по весу дозу кокаина и под конвоем своих рейдеров доставили их на рейд Кронштадта.
– Зачем? – буркнул Кирилл.
– Как зачем? А революционная матросня? Она, по-твоему, по доброй воле за большевиками пошла? Да там всех подряд коксом охмурили. Они все марафет нюхали! Они все были, как говорится, р-р-революционно настроенные, но пр-р-равильно настроены именно кокаином! А иначе? А иначе многие бы из них, конечно, такой вот фигни, что мы им предлагали, делать не стали!
– Ну вы и суки…
– А кто сказал, что революция чистыми руками делается? А?
– Всё равно суки!
– Да уж… Кстати, когда потом эта матросня очнулась, то было поздно. Они поняли, что совершили, решили задний ход дать, но кронштадтский мятеж, как ты знаешь, подавили в двадцать первом лихо. Как там у этого дурака… Демьяна Бедного? Нас бросала молодость на кронштадтский лёд?
Кирилл посмотрел на Ленина и, махнув рукой, зло бросил:
– Слушай, Ильич! Твоя революция тебе столько горя принесла! И ты вон до сих пор мучаешься! Ты мог бы стать нормальным адвокатом. Отцом многих детей. Те бы, в свою очередь, родили других детей, тоже нужных родине, а вместо этого ты по ссылкам да по эмиграциям прошатался, и в итоге стал никем… призраком! Тенью! Своей тенью! И ты с такой вот теплотой про свою сраную революцию рассказываешь? Да побойся Бога!
– Хи-хи… Бога нет… хи-хи… – Ильич, как-то скукожившись в кресле, сидел и подленько смеялся.
Лучинский смотрел на него зло и презрительно и не знал, что сказать. Наконец, Ленин распрямил ноги и, потянувшись, весело заявил:
– А я вижу… Вам стало, батенька, легче! А то задумали тут всякую чепуху! Легче, ведь Вам стало легче? – лукаво прищурился Ильич.
– Да мне не легче стало, а противнее! Понимаешь! Противнее! Я сдохнуть хочу! Надеюсь, и ты тоже самое хочешь! Понимаешь, я не могу больше! Они забрали всё! Я не принадлежу себе! Я не хочу ничего! Просто сдохнуть!
– О-о-о, батенька, Вы, я вижу, пользуетесь всеми прелестями бессмертия! И это ещё начало! Начало! И дальше будет хуже! Уж поверьте мне, старику… – Ленин вдруг стал хмурым.
Лучинский поднялся с дивана и огляделся, он смотрел на потолок, стены, пытаясь увидеть скрытые камеры слежения. Он пытался рассмотреть те места, откуда за ними следят.
– Бесполезно, батенька, ничего не увидите! – словно поймав его мысли, вторил Ленин. – Это будет преследовать Вас всегда и везде!
Кирилл сплюнул и, повалившись на диван, нервно спросил: