Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Волкогонов Дмитрий Антонович

Хрущев: Дорогой товарищ, я отвечаю за свои слова, и я не сумасшедший. Я никому материалы не передавал и передать не мог.

Мельников: Вашими материалами пользовался не толь­ко сын, но и машинистка, которую вы не знаете, писатель беспартийный, которого вы также не знаете, и другие.

Хрущев: Это советские люди, доверенные люди.

Мельников: Вы не стучите и не кричите. Вы находитесь в КПК и ведите себя как положено…

Хрущев: Это нервы, я не кричу. Разное положение и разный возраст.

Пельше: Какие бы ни были возраст и нервы, но каждый член партии должен отвечать за свои поступки.

Хрущев:

Вы, т. Пельше, абсолютно правы, и я отвечаю. Готов нести любое наказание, вплоть до смертной казни.

Пельше: КПК к смертной казни не приговаривает.

Хрущев: Практика была. Сколько тысяч людей поги­бло. Сколько расстреляно. А теперь памятники „врагам народа" ставят…

Пельше: 23 ноября, то есть через 13 дней, они („Вос­поминания". —Д.В.) будут в печати. Сейчас они находятся в типографии…

Хрущев: Я готов заявить, что никаких мемуаров ни советским издательствам, ни заграничнымя не передавал и передавать не намерен. Пожалуйста, напишите.

Постовалов: Надо думать, и прежде всего вам, какие в связи с этим нужно сделать заявления, а их придется делать…

Хрущев: Я только одно скажу, что все, что я диктовал, является истиной. Никаких выдумок, никаких усилений нет, наоборот, есть смягчения. Я рассчитывал, что мне предложат написать. Опубликовали же воспоминания Жу­кова. Мне жена Жукова позвонила и говорит: Георгий Константинович лежит больной и лично не может гово­рить с вами, но он просит сказать ваше мнение о его книге… Я, говорю, не читал, но мне рассказывали люди. Я сказал: отвратительно и читать не могу то, что написано Жуковым о Сталине. Жуков — честный человек, военный, но сумасброд…

Постовалов: Вы же сказали, что не читали книгу.

Хрущев: Но мне рассказали.

Постовалов: Речь идет не о Жукове.

Хрущев: Тов. Пельше не дал закончить мысль. Обры­вать — это сталинский стиль.

Пельше: Это ваши привычки.

Хрущев: Я тоже заразился от Сталина и от Сталина освободился, а вы нет…

Мельников: Вы, т. Хрущев, можете выступить с про­тестом, что вы возмущены.

Хрущев: Я вам говорю, не толкайте меня на старости лет на вранье…

Пельше: Нам сегодня стало известно, что американ­ский журнально-издательский концерн „Тайм" распола­гает воспоминаниями Хрущева, которые начнут публи­коваться там. Это факт… Хотелось бы, чтобы вы опре­делили свое отношение к этому делу, не говоря о суще­стве мемуаров, что вы возмущены этим и что вы никому ничего не передавали…

Хрущев: Пусть запишет стенографистка мое заявление.

Из сообщений заграничной печати, главным образом Соединенных Штатов Америки и других буржуазных ев­ропейских стран, стало известно,что печатаются мемуары или воспоминания Хрущева. Я возмущен этой фабрика­цией, потому что никаких мемуаров никому я не переда­вал — ни издательству „Тайм", ни другим кому-либо, ни даже советским издательствам. Поэтому считаю, что это ложь, фальсификация, на что способна буржуазная пе­чать…"

Нужно отдать должное бывшему Первому секретарю: несмотря на выкручивание рук, он признал только, что не передавал лично своих воспоминаний, что было правдой. Но он не отказался от того, что содержали воспоминания.

Этот пространный диалог одного из опальных „ленин­цев" с номенклатурной инквизицией, помимо чисто чело­веческого колорита, рельефно показывает партийные нра­вы, столь усиленно культивируемые Политбюро. С ленин­ских времен тайны, секреты партии стали выражением ее универсального политического средства: лжи. Слова пре­старелого Хрущева: „Не толкайте меня на старости лет на вранье" — лишь на единичном уровне отражают то господство неправды, фальсификаций, лжи, которые ис­пользовала коммунистическая партия. Объективности ради надо сказать,

что мы все (точнее, может быть, огромное большинство) верили этой лжи, способствовали ее распро­странению, были ее пленниками.

Таким образом, после XX съезда партии Политбюро не стало менее могущественным, оно лишь видоизменило формы и методы своего влияния. Вместо открытого, ци­ничного физического террора была сделана ставка на террор духовный, манипуляцию общественным сознани­ем, „совершенствование" тотальной бюрократизации об­щества. А в остальном Политбюро осталось все тем же „суперправительством", сверхорганом, решающим все.

Политбюро опиралось на гигантский аппарат Цен­трального Комитета. Многие тысячи партийных чинов­ников стояли над правительством, министерствами, ве­домствами, вузами, промышленностью, культурой, спор­том, дипломатией, армией, тайной полицией, разведкой. (И так в каждой области и районе.) В аппарате ЦК было двадцать с лишним отделов (и равных им подразделений), разбитых на 180—190 секторов. Каких только секторов в ЦК не было! Сектор Украины и Молдавии, сектор газет, сектор единого партбилета, сектор философских наук, сектор по работе среди иностранных учащихся, сектор кинематографа, сектор общего машиностроения (оборон­ный), сектор среднего машиностроения (оборонный), сек­тор электронной промышленности (оборонный), сектор городского хозяйства, сектор колхозов, сектор органов государственной безопасности, сектор кадров советских учреждений в капиталистических странах, сектор приема и обслуживания партийных и государственных деятелей социалистических стран и еще многие десятки секторов.

Над государством протянул щупальца гигантский пар­тийный спрут, который всем командовал, распоряжался, назначал, снимал, преобразовывал, наказывал, планировал, контролировал, анализировал, прогнозировал… Ленинское изобретение однопартийной системы фактически вело к ликвидации партии в обычном понимании этого слова. Это некий номенклатурный орден, где иерархия соблю­далась строже, чем в армии. На вершине этой бюрокра­тической пирамиды восседало Политбюро — клан непри­касаемых и неподвластных законам людей. Только первое лицо могло спустить члена Политбюро (все в ареопаге дружно поддерживали) вниз по ступенькам лестницы на самое дно… Иногда — с грохотом…

Вот характерная деталь. На заседании Политбюро 17 июня 1971 года один из его членов, Воронов, предло­жил:

— Мне кажется, что надо бы секретарей обкомов и председателей исполкомов утверждать также Советом Ми­нистров РСФСР, хотя бы с ними согласовывать…

Ему тут же ответил другой член Политбюро, Кири­ленко:

— Я хочу помочь Воронову и сообщить, что в России есть ЦК КПСС и эти все вопросы, в том числе кадровые, он решает. Никогда не было иначе, и почему надо устра­ивать, чтобы этот вопрос проходил через Совет Мини­стров?

Добавил еще один член Политбюро, Подгорный: — Зачем еще надо пропускать через какие-то допол­нительные органы?

Как было заведено с ленинских времен, так все и осталось: на все основные должности в государстве на­значает людей партия.

Политбюро осталось так же нетерпимым к инакомыс­лию, как это было при Ленине и Сталине. На заседании Политбюро 7 января 1974 года, обсуждавшем более двух часов один вопрос „О Солженицыне", Брежнев заявил: "Bo Франции и США, по сообщению наших представи­тельств за рубежом и иностранной печати, выходит новое сочинение Солженицына — „Архипелаг ГУЛАГ"… Пока что этой книги еще никто не читал, но содержание ее уже известно. Это грубый антисоветский пасквиль. Нам нужно в связи с этим сегодня посоветоваться, как нам поступить дальше. По нашим законам мы имеем все ос­нования посадить Солженицына в тюрьму, ибо он посяг­нул на самое святое — на Ленина, на наш советский строй, на Советскую власть…" Выступившие Косыгин, Анд­ропов, Кириленко, Суслов рассматривали „дилемму": осу­дить его или выдворить из страны?