Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Волкогонов Дмитрий Антонович

Но даже в обстановке, когда кровь могла застыть в жилах при упоминании подробностей диких беззаконий сталинского режима, такие члены высшего партийного анклава, как Каганович, заявляли на пленуме 1957 года:

— Я любил Сталина, и было за что любить — это великий марксист… Мы должны им гордиться, каждый коммунист должен гордиться… Мы развенчали Сталина и незаметно для себя развенчиваем 30 лет нашей работы…

Ленинизм в сталинской форме стал частью советской натуры, глубоким фанатичным мировоззрением, обычной методологией мышления и действия. В этом, в частности, проявилось в огромной степени процветание догматизма в партии и стране. А по тропе догматизма самый короткий путь к диктатуре.

После

драматического XX съезда, когда Н.С.Хрущев мужественно сдернул покровы тайн с преступлений спец­служб, наступила новая пора в жизни „ленинского По­литбюро". Его тактика изменилась: в „нарушении революционной законности" виновны только Сталин, Берия, НКВД, но совсем не партия и тем более не Политбюро. Любые попытки выяснить генезис террористического ре­жима сурово пресекались. Это почувствовал на себе и сам Хрущев.

Когда в результате дворцового заговора его лишили власти, он, возможно, еще не осознавая, вкусил плоды своего мужественного поведения на XX съезде КПСС. После отстранения от власти Хрущева не арестовали, не расстреляли, не отправили в ссылку, как бывало раньше, а позволили доживать свою жизнь, как человек донаши­вает старое пальто. Хрущев, бывший Первый секретарь ЦК партии, глотнувший живительный воздух свободы, не хотел просто постепенно угаснуть как свеча, тихо и пе­чально. Он вознамерился, что свойственно старикам, про­жившим большую бурную жизнь, оставить воспоминания. Человек с низкими грамотностью и культурой, но с са­мобытным умом и немалой гражданской смелостью при­ступил к диктовке своих воспоминаний. Со временем об этом, конечно, узнали в Политбюро: ведь Хрущев остался под колпаком Комитета госбезопасности, ибо и та орга­низация, которую он возглавлял до снятия с поста, как метко выразился один журналист, была именно „партией госбезопасности".

Председатель Комитета госбезопасности Ю.В.Андро­пов доложил 25 марта 1970 года в ЦК специальной запиской под грифом „особой важности" следующее: "В последнее время Н.С.Хрущев активизировал работу по подготовке воспоминаний о том периоде своей жизни, когда он занимал ответственные партийные и государ­ственные посты. В продиктованных воспоминаниях под­робно излагаются сведения, составляющие исключительно партийную и государственную тайну, по таким определя­ющим вопросам, как обороноспособность Советского го­сударства, развитие промышленности, сельского хозяйства, экономики в целом, научно-технические достижения, ра­бота органов госбезопасности, внешняя политика, взаимо­отношения между КПСС и братскими партиями социали­стических и капиталистических стран и другие. Раскрывается практика обсуждения вопросов на закрытых засе­даниях Политбюро ЦК КПСС…"

Действительно, сама практика „закрытых заседаний" была особым секретом. Далее Андропов предлагает: „При таком положении крайне необходимо принять срочные меры оперативного порядка, которые позволяли бы кон­тролировать работу Н.С.Хрущева над воспоминаниями и предупредить вполне вероятную утечку партийных и го­сударственных секретов за границу. В связи с этим пола­гали бы целесообразным установить оперативный неглас­ный контроль над Н.С.Хрущевым и его сыном Сергеем Хрущевым… Вместе с тем было бы желательно, по нашему мнению, еще раз вызвать Н.С.Хрущева в ЦК КПСС и предупредить об ответственности за разглашение и утечку партийных и государственных секретов и потребовать от него сделать в связи с этим необходимые выводы…"

В Политбюро всполошились. Неслыханно! Хрущеву позволили спокойно ковыряться на клумбах с цветами, не отправили на Колыму, а он взялся за „воспоминания"! Пресечь, остановить. Немедленно! На заседании „ленин­ской" коллегии 27 марта 1970 года поручили И.В.Капито­нову и Ю.В.Андропову переговорить с Хрущевым „в со­ответствии с обменом мнениями на заседании Политбюро ЦК".

Переговоры с Хрущевым „в соответствии

с обменом мнениями на заседании Политбюро" мало что дали. От­ставной Первый секретарь стал только осторожнее, как и его сын. Но тем не менее более двух тысяч надикто­ванных Хрущевым страниц КГБ смог заполучить. Но это была лишь копия. С помощью сына и еще одного род­ственника рукопись оказалась на Западе. Сам Хрущев об этом не знал. Стало ясно — публикации не избежать. Тогда решили еще „надавить" на одного из верных ле­нинцев, чтобы он сам признал материал, оказавшийся за границей, „фальшивкой".

Как будто бы добились своего. Но Хрущев продолжал копаться в бумажках своих воспоминаний.

Политбюро решило еще раз побеседовать с Хруще­вым. Поручили это сделать председателю Комитета пар­тийного контроля А.Я.Пельше и членам комитета С.О.Постовалову и Р.Е.Мельникову. Часовая беседа, хорошо за­писанная стенографистками Соломоновой и Марковой, — готовый сценарий исторического фильма. Я не имею воз­можности воспроизвести его в книге из-за объема, но приведу лишь несколько фрагментов беседы, которые, как мне думается, характеризуют партийные нравы коммуни­стов, атмосферу политического сыска, культивируемую Политбюро, и независимое, смелое поведение Хрущева. Целью „беседы" было намерение заставить отказаться Хру­щева от авторства мемуаров и признать их фальшивкой. Итак, некоторые фрагменты из беседы в Комитете пар­тийного контроля с бывшим Первым секретарем.

„Пельше: По сообщению нашего посла т. Добрынина, 6 ноября в Нью-Йорке представители американского журнально-издатсльского концерна „Тайм" официально объ­явили о том, что они располагают „воспоминаниями Н.С.Хрущева"… Может быть, вы прямо скажете нам, кому передавали эти материалы для публикования за рубежом.

Хрущев: Я протестую, т. Пельше У меня есть свои человеческие достоинства, и я протестую. Я никому не передавал материал. Я коммунист не меньше, чем вы.

Пельше: Надо вам сказать, как они туда попали.

Хрущев: Скажите вы мне, как они туда попали. Я думаю, что они не попали туда, а это провокация.

Пельше: Вы в партийном доме находитесь…

Хрущев: Никогда, никому никаких воспоминаний не передавал и никогда бы этого не позволил. А то, что я диктовал, я считаю, это право каждого гражданина и члена партии.

Пельше: У нас с вами был разговор, что тот метод, когда широкий круг людей привлечен к написанию ваших мемуаров, не подходит…

Хрущев: Пожалуйста, арестуйте, расстреляйте. Мне жизнь надоела. Когда меня спрашивают, я говорю, что я недоволен, что я живу. Сегодня радио сообщило о смерти де Голля. Я завидую ему…

Пельше: Вы скажите, как выйти из создавшегося по­ложения?

Хрущев: Не знаю. Вы виноваты; не персонально вы, а все руководство… Я понял, что, прежде чем вызвать меня, ко мне подослали агентов…

Пельше: То, что вы диктуете, знают уже многие в Москве.

Хрущев: Мне 77-й год. Я в здравом уме и отвечаю за все слова и действия…

Пельше: Как выйти из этого положения?

Хрущев: Не знаю. Я совершенно изолирован и факти­чески нахожусь под домашним арестом. Двое ворот, и вход и выход контролируются. Это очень позорно. Мне надоело. Помогите моим страданиям.

Пельше Никто вас не обижает.

Хрущев: Моральные истязания самые тяжелые.

Пельше: Вы сказали: когда я кончу, передам в ЦК.

Хрущев: Я этого не говорил. Тов. Кириленко предло­жил мне прекратить писать. Я сказал — не могу, это мое право…

Пельше: Мы не хотим, чтобы вы умирали.

Хрущев: Я хочу смерти.

Мельников: Может быть, вас подвел кто-то?