Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Волкогонов Дмитрий Антонович

Тайны интеллекта

Как писал А.Блок, человеку в этом бренном мире до­ступны „и жар холодных числ, и дар божественных виде­ний", свойственны способность глубокого интеллектуально­го проникновения в суть загадочного бытия и прекрасные эмоциональные взлеты.

Интеллект Ленина, или рационально-теоретическая часть его сознания, был мощным, глубоким, но односторон­ним. Вождь большевиков был способен „перерабатывать" ко­лоссальное количество самой разнообразной информации, выделять главное в ней, формулировать выводы и решения, ставить проблему. Как вспоминал Луначарский, „трудоспо­собен Ленин в огромной степени. Я близок к тому, чтобы признать его прямо неутомимым…". Он мог по многу часов изучать и конспектировать интересовавшие его книги, делая выписки, пометки

для себя. Правда, потом эти конспекты исследователями Ленина выдавались за его самостоятель­ные труды, имеющие „огромную научную ценность". На­пример, в ленинских „Тетрадях по империализму", которым посвящен целый том и которые относятся к его сочинени­ям, есть пространные выписки из 148 (!) книг и 232 статей буржуазных экономистов со своими собственными примеча­ниями, оценками и пометами.

Ленина в данном случае интересуют труды немецких, английских, французских ученых, но он полностью обхо­дит российскую мысль, как будто капитализм в России „не­настоящий". Хотя еще раньше, в 1908 году, однозначно вы­разил отношение к подобной литературе:„Ни единому про­фессору политической экономии, способному давать самые ценные работы в области фактических, специальных иссле­дований, нельзя верить ни в одном слове, раз речь заходит об общей теории политической экономии". Ленин несколько неожиданно и совсем бездоказательно называет буржуаз­ных экономистов, философов „учеными приказчиками тео­логов". Иногда авторов, которых Ленин прилежно конспек­тирует, походя, в своем типичном духе „аттестует". Делая выписки, например, из книги профессора Роберта Лифмана, Ленин помечает: „Автор — махровый дурак, как с торбой возящийся с дефинициями — преглупыми… Теоретическая часть—вздор".

Вообще его отношение к большинству социал-демокра­тических авторов было уничижительным, оскорбительным, высокомерным, а часто просто развязным. В своем письме к Инессе Арманд 13 марта 1917 года (я приведу изъятую из 49 тома купюру — обычная практика „подсахаривания" во­ждя авторами партийного издания) Ленин пишет: „Хочется поделиться впечатлениями по поводу статьи Мартынова в № 10 „Известий". Вот перл-то. Ей-ей, судьба нам этого дурака всегда посылает на помощь… Перл, прямо перл. Я предвкушаю удовольствие „кушать" этого болвана. Во всех отношениях он помог нам („послал бог дурака"): ибо мне (или нам) говорить про „колебания" Нобса или Платтена было бы очень неловко, неприятно… Дурак нас выручил, сим сказавши это. Прелесть!!!" В нескольких строчках бес­связного текста три раза „дурак" с „болваном" в придачу…

Однако Ленин был в состоянии долгими часами, согнув­шись за столом, перелопачивать „вздор" этих „махровых ду­раков", выуживать крупицы эмпирических данных, непос­редственных наблюдений, сделанных авторами, к которым он относился с нескрываемым презрением. Подобный под­ход Ленина к буржуазной литературе является определяю­щим. Его интеллект всегда настроен на крайне критическую волну.

Зачем все это было нужно Ленину? Литературный труд прокормить его не мог. Его книжки и брошюры интересова­ли десятки, максимум сотни людей. Писал он очень „темно". Но Ленин где-то в глубине души чувствовал свое призва­ние: быть во главе партии, движения, а может, и революции. Наблюдательный Троцкий пишет, что "Ленин приехал за границу не как марксист „вообще", не для литературно– революционной работы „вообще"… Нет, он приехал как по­тенциальный вождь, и не вождь вообще, а вождь той рево­люции, которая нарастала, которую он чувствовал и осязал. Он приехал, чтобы в кратчайший срок создать для этой революции идейную оснастку и организационный аппа­рат…". Ленин готовился, Ленин учился, Ленин создавал себя для будущего. Ну а книги, которые он писал (у них, повторю, до революции было очень мало читателей), были нужны не только как инструмент борьбы, но и как антураж. Какой же вождь без собственных книг! Ведь это олицетво­рение мудрости… У Ленина была потребность всю полити­ческую мозаику действительности осмысливать прежде все­го в статьях, заметках, рецензиях, откликах, памфлетах.

Почему я назвал выше интеллект Ленина мощным, но односторонним? Знакомство с множеством его работ свиде­тельствует: о чем бы ни говорил или ни писал Ленин, в конечном счете он все сводил только к политике, политиче­ским реалиям, политическим пристрастиям. Могут сказать: но ведь Ленин — политик! Что вы от него хотите! Однако я Думаю и даже

убежден, что абсолютная политизация его мышления вольно или невольно искажает почти все (в той или другой степени), что отражается в его мозгу.

На развитие ленинского интеллекта оказала огромное воздействие западноевропейская социалистическая мысль. Правда, Ленин усваивал эти идеи через призму возможного их использования в России. Ленин широко использовал в своих трудах идеи, мысли, положения, которые развивались Плехановым, Аксельродом, Даном, Потресовым и особенно зарубежными марксистами. Например, у Ленина прослежи­ваются положения об особенностях буржуазно-демократи­ческой революции, ее движущих силах и революционной ситуации, которые были до него детально разработаны Кар­лом Каутским. И было время, когда Ленин воздавал долж­ное этому выдающемуся марксисту.

Конечно, когда Каутский осудил диктаторство больше­виков и написал, что с помощью октябрьского переворота утвердилось „казарменное мышление., которое сводится к тому, будто голое насилие является решающим фактором в истории", Ленин тут же предал теоретика большевистской анафеме.

До Октябрьской революции Ленин и Каутский обменя­лись несколькими сухими, официальными письмами. Ради­кал Ленин и демократ Каутский были слишком разными людьми, чтобы установить между собой дружеские отноше­ния. Однако интеллектуальное влияние Каутского на Лени­на бесспорно.

Сейчас, представляется, самое время проследить, как ле­нинский интеллект проявлял себя в различных формах ин­дивидуального сознания. Их многообразие, как известно, обусловливается исключительной сложностью, многострунностью, многосторонностью окружающего нас объектив­ного мира, а также потребностями социальной практики людей. На теоретическом уровне (интеллект) формы инди­видуального сознания выделяются более рельефно, отчетли­во и предстают обычно как политические взгляды человека, его правосознание, система личных моральных принципов, эстетические вкусы, философские воззрения, религиозные догматы. Но вместе с тем эти же формы индивидуального сознания проявляют себя также на чувственном и волевом уровнях.

Каковы были политические особенности ленинского ин­теллекта? В чем заключается тайна его политической одер­жимости?

Повторюсь, но скажу, что казнь брата Александра в 1887 году дала самый мощный, еще не осознанный тогда толчок, притяжение к истокам политического осмысления семейной трагедии. Это печальное событие совпало с окон­чанием гимназии и поступлением в Казанский университет. Вскоре — исключение из учебного заведения и приобрете­ние Ульяновым статуса человека под „гласным надзором" полиции. Переломный возраст, взросление непосредственно совпали с событиями, которые поставили юношу в положе­ние полуотверженного. В то же время возможность, не ра­ботая, поглощать массу книг, в том числе социально-поли­тического характера, исподволь формировала в характере молодого Ульянова повышенный, особый интерес к полити­ке государства российского, общественным движениям, со­циальным процессам.

Будь Владимир Ульянов сыном рабочего или бедного мещанина, даже большие природные способности не вырва­ли бы его из своей среды. А здесь у молодого человека, не заботящегося о куске хлеба и предающегося размышлени­ям по поводу прочитанного, всеми этими обстоятельствами была затронута некая сокрытая важная струна его души, начавшая формировать установку всей жизни.

Пройдет совсем немного времени, и юный Ульянов уве­рует в себя как человека, для которого уготована судьба политического литератора, политического публициста, че­ловека-социалиста — нечто загадочно непонятное и тре­вожное, с налетом некоего народнического романтизма. Не­повторимое сцепление жизненных обстоятельств, социаль­ных условий плюс богатые природные данные сформиро­вали ум человека, для которого политика (и все, что с ней связано) стало смыслом всей его жизни. Политическое со­знание выглядело явной аномалией, но и эпицентром на фоне всех его остальных склонностей, способностей и устремлений.

Эта политическая флюсообразность ленинского интел­лекта часто принимала просто уродливые формы. Извест­ный советский дипломат ленинского времени Адольф Абра­мович Иоффе вспоминал, что Ленина в международных вопросах интересовала лишь политическая сторона дела: продвигает ли данная конкретная акция дело революции. „Помню, — пишет Иоффе, — как перед самым подписанием одного договора… В.И. мне прислал записку: „Если договор гарантирует советизацию (данного государства), согласен на его подписание; если нет — не согласен".