Ленин
Шрифт:
Учительницей школы была уже несколько лет известная Ульянову — член социал-демократической партии Надежда Константиновна Крупская. У нее были очень широкие связи, а сама она, несмотря на молчаливость и стеснительность, была решительной и смелой.
Он встречал ее у социалистов, «Жаворонков либеральной буржуазии», у Калмыковой, у Книпович.
Она вовсе не была красива, скорее даже наоборот, однако оставляла после себя теплые и радостные воспоминания. Причиной тому было ее хорошее настроение, спокойствие, никогда не исчезавший оптимизм и глубокая вера в идеи, которым
Тихая, скромная, молчаливая учительница умела слушать и понимала каждое движение мыслей и настроения встречавшихся ей людей.
Ульянов знал, что она была одним из немногих его друзей из среды революционной интеллигенции; он даже слышал, что она горячо спорила о нем со Струве и другими петербургскими социалистами.
Он провел в ее школе несколько дней.
Они много разговаривали между собой.
Владимир, который всегда помнил о своей цели и никогда не позволял себе в беседах запальчивости, фразеологии, мечтаний, оставаясь внешне совершенно искренним, с госпожой Крупской забывал о строгой дисциплине и делился самыми потаенными мыслями.
Увидев в ее спокойных, умных глазах по отношению к себе глубокое сочувствие и немое восхищение, он неожиданно задумался.
Ему показалось, что она создана, чтобы быть его женой. Так же как и он, она ничего не желала для себя от жизни. В любой момент она готова была все посвятить делу. Она много читала и владела даром критики и анализа, знала иностранные языки и ничего не боялась.
Она могла стать лучшей помощницей, просто идеальным, самым верным другом.
Он посмотрел на нее внимательно и спросил, щуря глаза:
— А что бы вы сказали, товарищ, если бы узнали, что я совершил нечто такое, что общество называет подлостью или преступлением?
Подняв на него спокойный, веселый взгляд, она ответила сразу же, без аффектации:
— Я бы не сомневалась, что вы сделали это во имя идеи.
Ульянов тихонько рассмеялся и потер руками.
— А если бы я вдруг воскликнул с пафосом, как Чернов [1] : «Надежда Константиновна, я буду диктатором всей России?!» — спросил он со смехом.
1
Известный русский деятель из партии социалистов-революционеров.
— Поверила бы, не сомневаясь! — ответила она, глядя на него снисходительно и искренне.
— Гм, гм! — буркнул он. — В таком случае я думаю, что мы поступили бы правильно, Надежда Константиновна, связав нашу жизнь и идя по ней вместе до самого конца… до виселицы, или… до диктатуры!
Она на мгновение опустила глаза и спокойно, совершенно не волнуясь, произнесла:
— Я бы сказала — да, если это вам необходимо, товарищ!
— Необходимо!
Больше они об этом не разговаривали. Собственно говоря, они и не могли бы этого делать, так как ночью примчался в школу посланный Бабушкиным рабочий и сообщил, что возле школы уже крутятся шпики.
Ульянов ускользнул в направлении царской фарфоровой фабрики; несколько дней спустя он переехал в центр города, где, в случае серьезной погони, чувствовал себя наиболее безопасно.
Однако полиция уже взяла его след.
В декабре была проведена облава почти во всем городе. Проведены обыски в квартирах всех подозрительных особ, не исключая даже либералов.
Ульянова поймали и посадили в тюрьму.
Крупская доставляла ему книги и сообщила об аресте сына Марии Александровне. Старушка приехала в Петербург и навещала Владимира. Он успокоил ее, сказав, что ничего серьезного ему не грозит, так как у жандармов были только подозрения и не было никаких доказательств его вины.
Это было правдой. Ульянова даже не отдали под суд и распоряжением полицейских властей сослали на три года в Сибирь.
— Поеду в отпуск на отдых и поохочусь! — сообщил он Крупской из тюрьмы, передавая одолженную книжку с письмом, которое было написано молоком между печатными строками.
Глава IX
Подходил к концу третий год изгнания.
Эти годы прошли в почти совершенном спокойствии. Сибирские власти были значительно либеральнее и не старались особенно угнетать политических ссыльных.
Владимир Ульянов жил в деревне Шушенское, недалеко от города Минусинска, лежащего на живописных берегах Енисея.
Вскоре после освобождения из тюрьмы сюда со своей матерью приехала Надежда Константиновна Крупская.
Спустя несколько недель после ее приезда Крупская с Ульяновым поженились. Оба они не чувствовали ни большого воодушевления, ни радости и счастья, которое для любящих сердец превращает землю в солнечный рай, а шелест леса и порывы ветра — в волшебную, неизвестную, божественную музыку. Они не чувствовали этого и даже об этом не думали.
Просто подали друг другу руки, как двое друзей, связанных узами не менее сильными, чем любовь и взаимная преданность, — верностью единственной идее, которая была дороже собственной жизни. Она была для них пищей, солнцем и воздухом. С момента ее исчезновения наступила бы гибель ее последователей и распространителей.
Ульянов полностью доверял Надежде Крупской, а она — без сомнений и фанатично верила в его силы.
Время сибирского изгнания в красивом, плодородном Минусинском крае они проводили с пользой. Здесь Владимир окончательно выкристаллизовал свои идеи и создал план деятельности на будущую жизнь.
Он прочитал несметное число книг. Их доставляли из Петербурга друзья его и Крупской, а также живший в деревне Кара-туз поляк, горный инженер Евгений Ружицкий, который, несмотря на занимаемую им государственную должность, помогал всем ссыльным.
В ссылке Владимир закончил свой трактат о развитии капитализма. Он начал его в тюрьме, где писал тайно молоком на обратной сторон. Листы были заполнены невинными цитатами из произведений российских и зарубежных авторов. Только такую рукопись можно было вынести за тюремные ворота. Молоко он наливал в маленькие чернильницы, сделанные из размятого пальцами хлеба.