Ленинградский дневник (сборник)

Берггольц Ольга Федоровна

Вступление в поэму

Дума

1

Меня никто не встретит здесь. Однабреду по этой улице. Со мноюлишь ранняя, знобящая веснада чей-то шепот сразу за спиною –наверно, время или тишина…Нет, знаю, знаю – это вновь она,струна в тумане, полная весною,старинная заставская струна.Меня никто не знает здесь. А яздесь родилась. Здесь молодость мояоперилась. Здесь первый дом и школа,и первая ячейка комсомола,и первая влюбленность и семья,бессонницы студенческих ночей,и в клубах на торжественных собраньяхрассказы старых палевских ткачей –бессмертные бунтарские преданья.Здесь первый твой неукротимый зов –отчизна, революция, любовь –и первый смутный жгучий призрак славы…Истоки жизни – Невская застава.Здесь полдень был…Да, был такой один,наполненный сиянием безмерным,его я называю днем вершин,а было это летом в сорок первом.И было это вновь за Невской, тут –в отцовском старом доме…Тут, где нынетропинки вместо улицы бегути горько пахнет зоною пустыни…Так где ж мои свидетели, о, где?Кто подтвердит над пеплом стольких бедствий,что вправду были молодость и детство,и день вершин – мой первый зрелый день?Кто подтвердит?И, ревность не тая, –струна в тумане отвечает:«Я!»

2

Как в полдень тот клубились облака,стеной с земли вздымались величавой,и к ним, в их дебри,шли и шли войскана ближний подступ, Невскою заставой.Как трясся дом! Уже недалеко,в тех облаках, урча, клубились взрывы,а в комнате,среди седых икон,спокойно, истово, неторопливокончалась бабка наша, мать отца.Чуть видный в солнце, алый луч лампадымерцал на сухоньких чертах лицаи на руках, уложенных как надо.Вдова обуховского пушкаря(девятого расстрелян января),мать металлистов невских, богомолка,свекровь ткачих и крестная солдат,прабабка некрещеных октябряти бабка

многих первых комсомолок, –в свой смертный час,в последний свойземной, –она, как мы, жила одним: войной.Не трубам дряхлых ангелов своихона внимала обостренным слухом,но взрывам бомб,в окошки бившим глухоиз облаков, где пенились бои…А что она могла?Сражались внуки,шли в ополченье старики, сыны……И вдруг для гроба сложенные рукиона разжала, властию полны.«А где Москва?» – она меня спросила.Я указала вдаль, в окно…Тогдатрикрат она Москву благословилаогромною рукою в темных жилах,и в ней – почти столетием труда.«А море где?»Я указала вправо,и сторону, где Финский был залив,она благословила величаво,а там уже пылали корабли,а где-то в этот миг или позднее –ведь времени не стало в эти дни –уже Гастелло падал, пламенея,на стан врагов…И дрогнули они.Она благословила юг и север,всё, что могла, старуха, мать отцов,и лишь тогда, светлея перед всеми,окостенело намертво лицо.

3

Я в город шла пешком, была тревога.Я долго через всю заставу шла.С младенчества знакомая дорогасейчас неузнаваемой была.Росли, вздымаясь бурно, баррикады,и окна сузились до амбразур,и был жесток монгольский их прищур,а мимо шли рабочие отряды,шли прямо в бой и прямо под огнем,шли с песнею, по-новому пропетой, –«И как один умремза власть Советов…»И диабаз гремел под их ногами,и кто-то нес на новеньком древкестаринное завкомовское знамя,хранившееся в красном уголке.И оттого, что отблеск исступленьялежал на всеми смертью путь грозил, –пронзил меня озноб ожесточенья,восторг единоборства охватил.И вдруг всей жизнью – всею, а не частьюсегодняшней –я стала жить, спеша,и только полднем, только чистым счастьем,ликуя, переполнилась душа.Как будто б шла я по одним вершинам,как будто б вечным праздником былався жизнь моя, не зная ни единойпечали,горести,сомнений, зла.Всё, что дарил мне труд, любовь, искусство,как в мощный луч, стремительно слилосьв одно всепоглощающее чувствои именем Отчизны назвалось.…И вновь я пионеркою стоялапод знаменем, чтоб обещанье дать.Значок костра на галстуке на алом,и онемевших пальцев не разнять.«Даю торжественное обещанье,что буду делу партии верна…О, только бы скорей на испытанье –на страшное – отправила страна!Отправь на баррикады – так, как в песне, –на баррикады, в ураган огня,как в дни Коммуны – нет, на Красной Пресне,нет, как в Семнадцатом, – отправь меня!»И наступает юность. И проходитвся в жажде подвига,в работе неустанной –в порту, на новостройках, на заводе,в пустынях и колхозах Казахстана.Я вспомнила – вернее, я вдохнуластепной, полынный, суховатый воздух,и узкий полумесяц над аулом,и на рассвете розовые звезды.Она со мною, молодость, со мной,она, как детство, призвана войной,она была бродячей, беспокойной,но за горенье сердца,за трудыпризнала партия – она достойнавойти в ее суровые ряды.И точно вновь в тот день я получалапред совестью партийный свой билет,и он, как знамя маленькое, – алый,костер на сердце, животворный свет.О наши справедливые знамена,костры, неугасимые вовек!Как много лет, светло и непреклонно,несет вас в мир советский человек.

4

О, как звенит заставская струна –старинная любимица гитара!Пятидесятый год, весна, весна,а сорок первый вспомнился недаром.Затем, что миром дышит этот вечер,как и везде, по всей родной земле,что легкий пух садится мне на плечи,нежнейший пух цветущих тополей,что радостно его прикосновенье,что пахнет влагой, листьями – весной,что ожиданье счастья, нетерпенье,как в юности, овладевает мной.Ты рядом, счастье, ты – за той калиткой,за этим поворотом, за углом,вот здесь, под этой старой мудрой липой,где был когда-то милый отчий дом,где прародительница всей семьив свой смертный час, смятенья не изведав,четыре стороны родной землиблагословила, завещав победу.И кто сказал неправду, будто б тутменя никто не встретит и не знает?Все любят, помнят, верят, узнают,всё новизной безмерною встречает.Мой дом разрушен восемь лет назад –а ныне здесь глубоко взрыта почва:здесь будет сад,дремучий новый сад,он вырастет стремглав однажды ночью.Так научились мы сажать садыи создавать подоблачные зданья…Что не под силу было молодым –доступно возмужалому дерзанью.Прекрасна юность. Радостней всегоее полет, еще не позабытый…Но нету горделивей ничего,чем ощущенье своего зенита.Как много сил, а всё еще вначале!Всё выстрадано, взято навсегда,всё – правда, жизнь!Богатство за плечами –пути войны, и мира, и труда.И пусть рубцы…Когда боялась ран я?За счастие служить своей странея всё приму, любое испытанье,как знак ее доверия ко мне.И славою считаться мы не будем!Мы просто отдадим, не пожалев,всё, что еще понадобится людям,чтоб коммунизмпостроитьна земле.1950

К песне

Очнись, как хочешь, но очнись во мне –в холодной, онемевшей глубине.Я не мечтаю – вымолить слова.Но дай мне знак, что ты еще жива.Я не прошу надолго – хоть на миг.Хотя б не стих, а только вздох и крик.Хотя бы шепот только или стон.Хотя б цепей твоих негромкий звон.1951

Отрывок

Достигшей немого отчаянья,давно не молящейся богу,иконку «Благое Молчание»мне мать подарила в дорогу.И ангел Благого Молчанияревниво меня охранял.Он дважды меня не нечаяннос пути повернул. Он знал…Он знал, никакими созвучьямиувиденного не передать.Молчание душу измучит мне,и лжи заржавеет печать…1952

Обещание

…Я недругов смертью своей не утешу,чтоб в лживых слезах захлебнуться могли.Не вбит еще крюк, на котором повешусь.Не скован. Не вырыт рудой из земли.Я встану над жизнью бездонной своею,над страхом ее, над железной тоскою…Я знаю о многом. Я помню. Я смею.Я тоже чего-нибудь страшного стою…1952

Ответ

А я вам говорю, что нетнапрасно прожитых мной лет,ненужно пройденных путей,впустую слышанных вестей.Нет невоспринятых миров,нет мнимо розданных даров,любви напрасной тоже нет,любви обманутой, больной, –ее нетленно-чистый светвсегда во мне,всегда со мной.И никогда не поздно снованачать всю жизнь,начать весь путь,и так, чтоб в прошлом бы – ни слова,ни стона бы не зачеркнуть.1952, 1960

Из «Писем с дороги»

1

Темный вечер легчайшей метелью увит,волго-донская степь беспощадно бела…Вот когда я хочу говорить о любви,о бесстрашной, сжигающей душу дотла.Я ее, как сейчас, никогда не звала.Отыщи меня в этой февральской степи,в дебрях взрытой земли, между свай эстакады.Если трудно со мной – ничего, потерпи.Я сама-то себе временами не рада.Что мне делать, скажи, если сердце моеобвивает, глубоко впиваясь, колючка,и дозорная вышка над нею встает,и о штык часового терзаются низкие тучи?Так упрямо смотрю я в заветную даль,так хочу разглядеть я далекое, милоесолнце…Кровь и соль на глазах!Я смотрю на него сквозь большую печаль,сквозь колючую мглу,сквозь судьбу волгодонца…Я хочу, чтоб хоть миг постоял ты со мнойу ночного костра – он огромный,трескучий и жаркий,где строители греются тесной гурьбойи в огонь неподвижные смотрят овчарки.Нет, не дома, не возле ручного огня,только здесь я хочу говорить о любви.Если помнишь меня, если понял меня,если любишь меня – позови, позови!Ожидаю тебя так, как моря в степиждет ему воздвигающий берегав ночь, когда окаянная вьюга свистит,и смерзаются губы, и душат снега;в ночь, когда костенеет от стужи земля, –ни костры, ни железо ее не берут.Ненавидя ее, ни о чем не моля,как любовь, беспощадным становится труд.Здесь пройдет, озаряя пустыню, волна.Это всё про любовь. Это только она.1952

2

О, как я от сердца тебя отрывала!Любовь свою – не было чище и лучше –сперва волго-донским степям отдавала…Клочок за клочком повисал на колючках.Полынью, полынью горчайшею веетнад шлюзами, над раскаленной землею…Нет запаха бедственнее и древнее,и только любовь, как конвойный, со мною.Нас жизнь разводила по разным дорогам.Ты умный, ты добрый, я верю доныне.Но ты этой жесткой земли не потрогал,и ты не вдыхал этот запах полыни.А я неустанно вбирала дыханьемтот запах полынный, то горе людское,и стало оно, безысходно простое,глубинным и горьким моим достояньем.…Полынью, полынью бессмертною веетот шлюзов бетонных до нашего дома…Ну как же могу я, ну как же я смею,вернувшись, «люблю» не сказать по-другому!1952, 1960

Из цикла «Волго-Дон»

1

Я сердце свое никогда не щадила:ни в песне, ни в горе, ни в дружбе,ни в страсти…Прости меня, милый. Что было – то было.Мне горько.И все-таки всё это – счастье.И то, что я страстно, горюче тоскую,и то, что, страшась неизбежной напасти,на призрак, на малую тень негодую.Мне страшно…И все-таки всё это – счастье.О, пусть эти слезы и это удушье,пусть хлещут упреки, как ветки в ненастье.Страшней – всепрощенье. Страшней –равнодушье.Любовь не прощает. И всё это – счастье.Я знаю теперь, что она убивает,не ждет состраданья, не делится властью.Покуда прекрасна, покуда живая.Покуда она не утеха, а – счастье.1952

2

…И вновь одна, совсем одна – в дорогу.Желанный путь неведом и далек,и сердце жжет свобода и тревога,а в тамбуре – свистящий холодок.Как будто еду юности навстречу…Где встретимся? Узнаю ли? Когда?Таким ли синим будет этот вечер?Такой ли нежной первая звезда?Она тогда была такой. Несмело,тихонько зажигалась в вышине,и разгоралась, и потом летелавсе время рядом с поездом – в окне.А полустанок, где всегда хотелосьвдруг соскочитьи по крутой дорожкеуйти в лесок, сквозной, зелено-белый,и жить вон в той бревенчатой сторожке?А пристань незнакомая, ночная,огни в воде, огни на берегу…Там кто-то ждет, и я его не знаю,но даже издали узнать смогу.Еще минута – подойдет и скажет:«Ну, наконец ты здесь! А я – к тебе».И я сначала не отвечу даже,я только руки протяну судьбе.Пусть этого не будет, пусть,но может,ведь может быть?!И, сердце веселя,все обещает счастье, все тревожитв пути к труду, большому, как Земля.Мне встретится ль такой же полустанок,такая ж пристань, с той же ворожбой,мне, знающей давно, что не расстанусьни с городом, ни с домом, ни с тобой?..…И все-таки я юность повстречала –мою, прекрасную, но ставшую иной:мы встретились у черных свай причала,в донской степи, завьюженной, ночной;там, где до звезд белы снега лежали,там, где рыдал бубенчик-чародей,где ямщики под песню замерзали,под ту, что нет печальней и светлей.Не в той юнгштурмовке темно-зеленой,в другой одежде, с поступью иной, –как рядовой строитель Волго-Дона,так повстречалась молодость со мной.…………………………………………………….И долго буду жить я этой встречей,суровой встречей, гордой и простой.Нет, был не ласков тот февральский вечер –он был железным трепетом отмечени высшей – трагедийной – красотой.Нас было трое около причала,друг друга мы не знали до сих пор.Мы молча грелись у костра сначала,не сразу завязался разговор.Но были мы ровесники – все трое,всю жизнь свою мечтали об одном.Один, в тридцатом Тракторный построив,оборонял его в сорок втором.Другой, надвинув шапку на седины,сказал, что ровно десять лет назадв такие ж вьюги он водил машиныпо Ладоге в голодный Ленинград.Мы даже детство вспомнили – все трое:гражданскую, воззвания Помголаи первый свет – он хлынул с Волховстрояи прямо в юность,прямо в зданье школы!Потом, оставив младшим братьям парты,мы вышли в жизнь, к труду,и перед намиродной земли распахнутая картасверкнула разноцветными огнями.Потом страна, от взрослых до ребенка,с волнением следила за рожденьембетонной днепрогэсовской гребенки…Она была эмблемой поколенья!Потом пылал Мадрид.К нему на помощь в буришел караван советский напролом,и голосом Долорес ИбарруриИспания твердила: «Мы пройдем!»…За нами были войны, труд, утраты,судьбы неоднократный перелом;мы знали День Победы в сорок пятоми ждали моря в пятьдесят втором.Причал простерся над земною сушей,под ним мела поземка злей и злей,но, как живой – как мы, –он чуял душуиздалека идущих кораблей.Они придут – мы знали срок прихода.Их высоко над миром вознесут,поднимут на себе донские водыи волжскому простору отдадут.И мы глаза невольно поднималис земли, со дна, где снег летел, пыля,как будто б днище и огни видалиидущего над нами корабля…Вот он проходит над судьбою нашей…Рожденный нами!Доброго пути!Тебе к Москве,из водной чаши в чашу,сквозь арки триумфальные идти.Держи спокойно небывалый путь!На каждом шлюзе, у любых причаловбудь горд и светел, но не позабудьо рядовых строителях канала…А Дон качался близ насосных башен,за плотною бетонною стеной.Он подошел, он ждал –в морскую чашускорей ударить первою волной.И – берег моря – дыбилась плотина,огромная, как часть самой Земли.Гряда холмов суровые вершинывздымала и терялася вдали,там, где сквозь мглу, заметная с причала,как врезанная в небо навсегда,над лучшим экскаватором мерцалатяжелая багровая звезда.Плотина будет тверже, чем гранит:она навеки море сохранит.Тут вся земля испытана на сдвигне только в тишине лабораторий –всей тяжестью страданий и любви,неумолимой поступью Истории.И камень выбран. В разных образцахего пытали холодом и зноеми выбрали надежный, как сердца,испытанные и трудом, и боем.Не сдвинутся, не дрогнут берега,навек воздвигнутые на равнине,но примут море, сберегут снега,снега степей, бессмертные отныне.А на плотине возвышалось зданьелегчайшее, из белых кирпичей.Шло от него жемчужное сиянье,туман пронзая сотнями лучей.Туман, туман светящийся, морозный,костры и снег, столпившийся народ,земля в холмах,хребет плотины грозный,звезда вдали, и возглас:«Дон идет!»И вздрогнул свет, чуть изменив оттенок…Мы замерли – мотор уже включен!За водосбросом, за бетонной стенкойвсхрапнул и вдруг пошевелился Дон.И клочьями, вся в пене, ледяная,всей силой человеческой сильна,с высокой башни ринулась донская –в дорогу к Волге – первая волна.…Я испытала многие невзгоды.Судьбе прощаю все, а не одну –за ночь,когда я приняла с народомот Дона к Волге первую волну…От Дона к Волге первая волна –как нелегко досталась нам она…И странно было знать, что – пусть не рядом,но там, где бьет Атлантики волна, –холодным, пристальным, змеиным взглядомследит за этим вечером война.И видит всё, во что вложили души…И это зданье, этот водоемона уже наметила – разрушить,как Тракторный тогда,в сорок втором.Но мы – мы тоже помним эти годы.Мы помним – в сорок третьем, в феврале,на этой же недрогнувшей земле,здесь, где мы встретили донские воды,где море, точно памятник, встаетнад кровью воинов –над рубежами славы, –здесь был навеки перебит хребетфашистской бронированной державы.Пусть ни на миг об этом не забудеттот, кто грозится, что война близка.У нас развалин на земле не будет.Мы строим прочно. Строим на века.Апрель 1952

«Ленинград – Сталинград – Волго-Дон…»

Ленинград – Сталинград – Волго-Дон…Незабвенные дни февраля…Вот последний души перегон,вновь открытая мной земля.Нет, не так! Не земля, а судьба.Не моя, а всего поколенья:нарастающая борьба,восходящее вдохновенье.Всё, что думалось, чем жилось,всё, что надо еще найти, –точно в огненный жгут сплелосьв этом новом моем пути.Снег блокадный и снег степной,сталинградский бессмертный снег;весь в движении облик земнойи творец его – человек…Пусть, грубы и жестки, словаточно сваи причалов стоят, –лишь бы только на них, жива,опиралась правда твоя…1952

Побратимы

Михаилу Светлову

Мы шли Сталинградом, была тишина,был вечер, был воздух морозный кристален.Высоко крещенская стыла лунанад стрелами строек, над щебнем развалин.Мы шли по каленой гвардейской земле,по набережной, озаренной луною,когда перед нами в серебряной мгле,чернея, возник монумент Хользунова.Так вот он, земляк сталинградцев, стоит,участник воздушных боев за Мадрид…И вспомнилась песня как будто б о нем,о хлопце, солдате гражданской войны,о хлопце, под белогвардейским огнеммечтавшем о счастье далекой страны.Он пел, озираяродные края:«Гренада, Гренада,Гренада моя!..»Но только, наверно, ошибся поэт:тот хлопец – он белыми не был убит.Прошло девятнадцать немыслимых лет –он все-таки дрался за город Мадрид.И вот он – стоит к Сталинграду лицоми смотрит, бессмертный,сквозь годы,сквозь буритуда, где на площади Павших Борцовиспанец лежит – лейтенант Ибаррури.Пасионарии сын и солдат,он в сорок втором защищал Сталинград,он пел, умираяза эти края:«Россия, Россия,Россия моя…»И смотрят друг другу в лицо – на века –два побратима, два земляка.1952

В ложе Цимлянского моря

Как здесь прекрасно,на морском просторе,на новом, осиянном берегу.Но я видала всё, что скрыло море,я в недрах сердца это сберегу.В тех молчаливыхглубочайших недрах,где уголь превращается в алмаз,которыми владееттолько щедрый…А щедрых много на земле у нас.

Этот лес посажен был при нас –младшим в нем не больше двадцати.Но зимой пришел сюда приказ:«Море будет здесь. Леса – снести.Морю надо приготовить ложе,ровное, расчищенное дно.Те стволы, что крепче и моложе,высадить на берег, над волной.Те, которые не вынуть с комом, –вырубить и выкорчевать пни.Строится над морем дом за домом,много тесу требуют они.Чтобы делу не было угрозы(море начинало подходить),вам, директору лесопромхоза,рубкой самому руководить.Ложе расчищать и днем и ночью.Сучья и кустарник – жечь на дне.Море наступает, море хочетк горизонту подойти к весне».У директора лесопромхозаслез не навернулось: он солдат.Есть приказ – так уж какие слезы.Цель ясна: вперед, а не назад.Он сказал, топор приподнимая,тихо, но слыхали и вдали:«Я его сажал, я лучше знаю,где ему расти… А ну, пошли!»Он рубил, лицо его краснело,таял на щекахколючий снег,легким пламенем душа горела –очень много думал человек.Думал он:«А лес мой был веселым…Дружно, буйно зеленел весной.Трудно будет первым новоселам,высаженным прямо над волной…Был я сам на двадцать лет моложе,вместе с этим лесом жил и рос…Нет! Я счастлив, что морское ложетоже мне готовить привелось».Он взглянул –костры пылали в ложе,люди возле грелись на ходу.Что-то было в тех кострах похожена костры в семнадцатом годув Питере, где он красногвардейцемгрелся, утирая снег с лица,и штыки отсвечивали, рдеясь,перед штурмом Зимнего дворца.Нынче в ночь,по-новому тверда,мир преображалавласть труда.1952