Ленинградский дневник (сборник)

Берггольц Ольга Федоровна

Мой дом

А в доме, где жила я много лет,откуда я ушла зимой блокадной,по вечерам опять в окошках свет.Он розоватый, праздничный, нарядный.Взглянув на бывших три моих окна,я вспоминаю: здесь была война.О, как мы затемнялись! Ни луча…И всё темнело, всё темнело в мире…Потом хозяин в дверь не постучал,как будто путь забыл к своей квартире.Где до сих пор беспамятствует он,какой последней кровлей осенен?Нет, я не знаю, кто живет теперьв тех комнатах, где жили мы с тобою,кто вечером стучится в ту же дверь,кто синеватых не сменил обоев –тех самых, выбранных давным-давно…Я их узнала с улицы в окно.Но этих окон праздничный уюттакой забытый свет в сознанье будит,что верится: там добрые живут,хорошие, приветливые люди.Там даже дети маленькие естьи кто-то юный и всегда влюбленный,и только очень радостную вестьсюда теперь приносят почтальоны.И только очень верные друзьясюда на праздник сходятся шумливый.Я так хочу, чтоб кто-то был счастливымтам, где безмерно бедствовала я.Владейте всем, что не досталось мне,и всем,

что мною отдано войне……Но если вдруг такой наступит день –тишайший снег и сумерек мерцанье,и станет жечь, нагнав меня везде,блаженное одно воспоминанье,и я не справлюсь с ним, и, постучав,приду в мой дом и встану на пороге,спрошу… ну, там спрошу: «Который час?» –или воды, как на войне в дороге, –то вы приход не осуждайте мой,ответьте мне доверьем и участьем:ведь я пришла сюда к себе домой,и помню всё, и верю в наше счастье…1946

Память

Стихи о любви

1

Взял неласковую, угрюмую,с бредом каторжным, с темной думою,с незажившей тоскою вдовьей,с непрошедшей старой любовью,не на радость взял за себя,не по воле взял, а любя.1942

2

Я тайно и горько ревную,угрюмую думу тая:тебе бы, наверно, иную –светлей и отрадней, чем я…За мною такие утратыи столько любимых могил!Пред ними я так виновата,что если б ты знал – не простил.Я стала так редко смеяться,так злобно порою шутить,что люди со мною боятсяо счастье своем говорить.Недаром во время беседы,смолкая, глаза отвожу,как будто по тайному следудалеко одна ухожу.Туда, где ни мрака, ни света –сырая рассветная дрожь…И ты окликаешь: «Ну, где ты?»О, знал бы, откуда зовешь!Еще ты не знаешь, что будуттакие минуты, когдатебе не откликнусь оттуда,назад не вернусь никогда.Я тайно и горько ревную,но ты погоди – не покинь.Тебе бы меня, но иную,не знавшую этих пустынь:до этого смертного лета,когда повстречалися мы,до горестной славы, до этойполсердца отнявшей зимы.Подумать – и точно осколок,горя, шевельнется в груди…Я стану простой и веселой –тверди ж мне, что любишь, тверди!1947

3

Ни до серебряной и ни до золотой,всем ясно, я не доживу с тобой.Зато у нас железная была –по кромке смерти на войне прошла.Всем золотым ее не уступлю:всё так же, как в железную, люблю…1949

Феодосия

Юрию Герману

Когда я в мертвом городе искалату улицу, где были мы с тобой,когда нашла – и всё же не узнала………………………………………………..А сизый прах и ржавчина вокзала!…Но был когда-то синий-синий день,и душно пахло нефтью, и дрожаласедых акаций вычурная тень…От шпал струился зной – стеклянный,зримый, –дышало море близкое, а друг,уже чужой, но всё еще любимый,не выпускал моих холодных рук.Я знала: всё. Уже ни слов, ни споров,ни милых встреч…И всё же будет год:один из нас приедет в этот городи всё, что было, вновь переживет.Обдаст лицо блаженный воздух юга,подкатит к горлу незабытый зной,на берегу проступит облик друга –неистребимой радости земной.О, если б кто-то, вставший с нами рядом,шепнул, какие движутся года!Ведь лишь теперь, на эти камни глядя,я поняла, что значит – «никогда»,что прошлого – и то на свете нет,что нет твоих свидетелей отныне,что к самому себе потерян следдля всех, прошедших зоною пустыни…Феодосия1935, 1947

«О, не оглядывайтесь назад…»

О, не оглядывайтесь назад,на этот лед,на эту тьму;там жадно ждет васчей-то взгляд,не сможете вы не ответить ему.Вот я оглянулась сегодня… Вдругвижу: глядит на меня изо льдаживыми глазами живой мой друг,единственный мой – навсегда, навсегда.А я и не знала, что это так.Я думала, что дышу иным.Но, казнь моя, радость моя, мечта,жива я только под взглядом твоим!Я только ему еще верна,я только этим еще права:для всех живущих – его жена,для нас с тобою – твоя вдова.1947

«На собранье целый день сидела…»

На собранье целый день сидела –то голосовала, то лгала…Как я от тоски не поседела?Как я от стыда не померла?..Долго с улицы не уходила –только там сама собой была.В подворотне – с дворником курила,водку в забегаловке пила…В той шарашке двое инвалидов(в сорок третьем брали Красный Бор)рассказали о своих обидах, –вот – был интересный разговор!Мы припомнили между собою,старый пепел в сердце шевеля:штрафники идут в разведку боем –прямо через минные поля!..Кто-нибудь вернется награжденный,остальные лягут здесь – тихи,искупая кровью забубённойвсе свои небывшие грехи!И соображая еле-еле,я сказала в гневе, во хмелю:«Как мне наши праведники надоели,как я наших грешников люблю!»<1948–1949 гг.>

Пусть голосуют дети

Я в госпитале мальчика видала.При нем снаряд убил сестру и мать.Ему ж по локоть руки оторвало.А мальчику в то время было пять.Он музыке учился, он старался.Любил ловить зеленый круглый мяч…И вот лежал – и застонать боялся.Он знал уже: в бою постыден плач.Лежал тихонько на солдатской койке,обрубки рук вдоль тела протянув…О, детская немыслимая стойкость!Проклятье разжигающим войну!Проклятье тем, кто там, за океаном,за бомбовозом строит бомбовоз,и ждет невыплаканных детских слез,и детям мира вновь готовит раны.О, сколько их, безногих и безруких!Как гулко в черствую кору земли,не походя на все земные звуки,стучат коротенькие костыли.И я хочу, чтоб, не простив обиды,везде, где люди защищают мир,являлись маленькие инвалиды,как равные с храбрейшими людьми.Пусть ветеран, которому от родудвенадцать лет,когда замрут вокруг,за прочный мир,за счастие народовподымет ввысь обрубки детских рук.Пусть уличит истерзанное детствотех, кто войну готовит, – навсегда,чтоб некуда им больше было детьсяот нашего грядущего суда.1949

Обращение к поэме

…и я с упованием и с любовью обернулся назад…

А. И. Герцен

«Спаси меня!» –снова к тебе обращаюсь.Не так, как тогда, – тяжелей и страшней:с последней любовью своею прощаюсь,с последней, заветною правдой своей.Как холодно, как одиноко на свете…Никто не услышит, никто не придет…О, пусть твой орлиный,твой юный,твой ветердохнет на меня,загремит –запоет…1949

Ташкентские стихи

К. С.

1

Есть в сердце Средней Азии чертог.Кто видел, тот забыть его не смог.Нет, он не стар – как новолунье юн.В нем воздух полон вечной думой струн,дыханьем песен, ропотом стихов,сверканьем в пляске взвихренных шелков,и если кто не знал, то знай, что ониз легких кружев каменных сплетен.Таким явился он тебе и мне,театр в Ташкенте, в золотой стране.Он был задуман до войны. И вотвойна, беда. Но говорит народ:«Нет, мирных мы не прекратим работ.Пусть воплотится чудо – и живет».Уже сражались, доблестью полны,Узбекистана лучшие сыны,когда в театр явились их отцыи, взяв свои волшебные резцы,и стиснув зубы, и прищурив взор,на камне стали высекать узор.Враги свирепо рвутся на восток,но мастер режет за цветком цветок,и сколько б сердце ни терзала боль,и сколько б глаз ни разъедала соль,ни разу не дрожит его рука,верна, трудолюбива и жестка:он знает, что усталые сынысюда прийти с победою должны.Идут сражения. Идут года.Пылая, исчезают города.Но сказочный в мерцании зеркалуже рождается Бухарский зал –из легких кружев каменных сплетен,нежнейшим светом белым напоен.Да, мастер знал – усталые сынысюда прийти с победою должны.Приди ж и взгляд на нем останови –единоборстве камня и любви,знай: никакие силы не согнутнарод, влюбленный в красоту и труд.

2

Да, это случилось семь лет назад, –я помню об этом – и рада:мне в сорок втором на линкоре «Марат»пришлось побывать с бригадой.Раскрашен под камень и к стенке прижат,сетями укрыт, изувечен,оружия не положивший «Марат», –таким ты запомнишься вечно.А личный состав говорил об одном,как будто б забыв про блокаду:«Туда! По-балтийски сразиться с врагом,на улицы Сталинграда!»О чем же еще мы могли говоритьв августе сорок второго?Что фронта «союзник» не хочет открыть?Мы знали – теперь не откроет.Мы слышали отзвук обвалов глухихоттуда, с приволжских откосов!О, как мы читали в тот вечер стихи –солдаты, поэты, матросы.И вдруг, изумляя и радуя взгляд,за ужином скудным и странным,на маленьком блюде – сухой виногради даже вино – по стакану.Мы так наслаждались!«Скажи, капитан,такое богатство – откуда?»«А это от шефов. Узбекистан.Вы правы – похоже на чудо.Мы в дружбе давнишней – Ташкенти «Марат».В осаде о нас не забыли.Сквозь тысячи верст – привезли виногради сирот, маратовских малых ребят,заботливо усыновили».И медленно, тихо поднял капитан,как будто б огромную чашу,неполный и маленький легкий стаканза верность народную нашу.Ташкент, я припомнила этот глоток,как мира, победы и счастья залог,когда мы собрались под кущи твоина праздники в честь Навои.Он длился – щедрейший, обильнейший пир,поэзии торжество…За этот творящий и мыслящий мир –как бились мы все за него!И розы клубились, сияло вино,и воздух звенел от стихов…О родина света, где слиты давнопоэзия жизни и строф!О родина дружбы, где счастье роднит,где не разлучает беда!О родина мира – твой мир сохранитнарод навсегда, навсегда…1949

«Во имя лучшего слова…»

Во имя лучшего слова,одного с тобою у нас,ты долженвлюбиться снова,сказать мне об этом сейчас.Смотри, ты упустишь время!Тяжелой моей любвисчастливое, гордое бремя,не медля, обратно зови.Ты лучшей не сыщешь доли,высот не найдешь других,ибо в ней – последняя воля,последний воздух Двоих.1949

Надежда

Я все еще верю, что к жизни вернусь, –однажды на раннем рассвете проснусь.На раннем, на легком, в прозрачной росе,где каплями ветки унизаны все,и в чаше росянки стоит озерко,и в нем отражается бег облаков,и я, наклоняясь лицом молодым,смотрю как на чудо на каплю воды,и слезы восторга бегут, и легко,и виден весь мир далеко-далеко…Я все еще верю, что раннее утро,знобя и сверкая, вернется опятько мне – обнищавшей,безрадостно-мудрой,не смеющей радоваться и рыдать…1949