Лента Мёбиуса
Шрифт:
Снова выслушав меня, Татаринов сказал:
– Мы ещё проверим, много ли правды в твоих словах и какой ты удалец на самом деле.
И проверили. Как только представился удобный случай.
В то утро я работал на пилораме, установленной в тесовом сарае с открытыми подъездами по обоим торцам. Пилорама – это такая мощная стальная конструкция внушительных размеров с вертикальными пилами в середине её для продольной распиловки брёвен.
Уже смена началась, когда трое блатных пригласили меня в не просматриваемый со стороны проход между высокими, в рост
Один из них по кличке Архангел, сильный долговязый детина, зэк из окружения Татаринова, не сказав ни слова, рыпнулся было сбить меня с ног, но я тысячекратно отработанным приёмом рукопашного боя на автомате бросил его через себя, и он, врезавшись в стенку штабеля, мешком свалился на бетонный пол. Тут же, без промедления, в схватку вступили двое остальных. Первого, двинувшегося ко мне, я, ухватив за запястье, крутанул вокруг себя и ударил о торцы досок, и он отключился на минуту или полторы, второго же нейтрализовал лёгким хлопком пальцами по горлу.
К тому времени пришёл в себя и поднялся с пола Архангел. Я шагнул к нему, но он поспешно вскинул руки и сказал:
– Всё-всё, проверка на вшивость закончена, кха, кха, кха, на своей шкуре испытали, что могёшь, могёшь ты кое-что в драчном искусстве.
В армейском спецназе нас учили не драться, а калечить и убивать одним ударом, поэтому я действовал с предельной осторожностью, чтобы не нанести серьёзных повреждений.
Вечером после работы меня опять пригласили к Татаринову, он оценивающе взглянул на меня и сказал:
– Ладно, правильный ты чел, уважаю.
Я слегка развёл руками, мол, какой есть.
А он спросил:
– У тебя на воле какая была кликуха?
– Не понял.
– Прозвище какое было?
– Карузо. Сначала, ещё в детстве, – прозвище, а позже – мой позывной на войне.
– Карузо, вон как! Пел, что ли?
– Немного занимался и пением.
– Ну, значит, Карузой и останешься.
– Пусть будет так, мне всё равно.
– Между прочим, как там Ольмаполь поживает?
– А что?
– То, что я тоже родом из этого города. Выходец из детдома. И посадили меня впервые за пригоршню магазинных сладостей. Вот так, Карузо.
На этом моя лагерная прописка закончилась, я получил статус мужика и тем самым был отнесён к самой многочисленной и нейтральной группе заключённых. То есть к людям, оказавшимся на зоне случайно, не принимавшим участия в блатных разборках, не сотрудничавшим с лагерной администрацией и не прислуживавшим авторитетам.
Татаринов же поведал мне свою историю – не сразу, а спустя некоторое время, когда мы познакомились более основательно. Оказалось, что его судила всё та же судья Митюкова. В ту пору она только начинала на судебном поприще, и это было одно из первых её разбирательств.
Выпускник детдома, восемнадцатилетний Филипп попал в жернова правосудия за упаковку шоколада «Морозко», умыкнутую в гастрономическом магазине. Упаковку эту, стоимостью несколько десятков тогдашних рублей, он сунул под куртку, но на выходе, уже за дверями продмага, его остановил охранник.
По окончании выяснения обстоятельств дела молодому человеку припаяли два года и семь месяцев колонии. «Сегодня шоколадки украл, а завтра Родину продаст» – под таким настроем судейские крючкотворы и определили наказание оступившемуся юноше, фактически осудив его не по закону, а по понятиям.
После сиротского дома колония заключённых стала Филиппу Татаринову второй серьёзной школой жизни, и на волю он вышел вполне сформировавшимся преступником с определёнными связями в криминальном сообществе.
Второй раз земеля сел за ограбление инкассаторской машины. Операция прошла как по нотам, без малейшего кровопролития и какой-либо стрельбы, и молодые сорвиголовы уже собирались обмыть удачно провёрнутый гешефт, но вмешался его величество случай, и всю их компанию арестовали на исходе того же дня. Грабители успели только выгрузить закуску на стол и разлить водку по приготовленным стаканчикам.
В «Полярном медведе» я увидел в его лице законченного мафиози, авторитета, вершившего судьбы других узников.
На первых порах, в самое трудное время привыкания к зоне, Татарин относился ко мне беспристрастно, но со всей справедливостью, в основе которой были зэковские положения. А несколько позже мы с ним в какой-то степени даже подружились – насколько это возможно на каторге, где, в общем-то, каждый сам за себя.
Кроме него я близко сошёлся ещё с одним заключённым, попавшим на зону по судейскому произволу. И это присутствие людей, расположенных к тебе, скрашивало бесконечное прозябание в тяжелейших лагерных условиях и было великим благом.
Глава шестая
Петька Сипай
К счастью – или к несчастью, это как посмотреть, – на зоне находились и не злодеи, а совершенно иные люди, далёкие от преступных помыслов, и только волей случая попавшие в сию земную юдоль. К счастью, так как было с кем общаться по душам и делиться своими мыслями и чувствами – хоть иногда. А к несчастью – потому что жизнь этих бедолаг оказывалась поломанной, а то и совершенно растоптанной. И страдания, выпавшие на их долю, определялись не какой-либо их виной, а, повторюсь, жизненными обстоятельствами и прихотью служителей закона, нередко действовавших формально, а то и в силу своего дурного характера или корысти и бесконтрольности со стороны общества.
Самое же угнетающее в заключении – даже не сама неволя, а невозможность уйти, отстраниться от людей тяжёлых, мерзостных, настроенных к тебе враждебно, с нескончаемой ненавистью и постоянным желанием недоброго. Долгими годами находиться рядом с ними, слушать подлые слова со скотской интонацией, которыми они обмениваются между собой и обращаются к тебе, и постоянно, ежесекундно чувствовать их негативную энергетику и агрессивность.
Но это – лишь на мой субъективный взгляд, по тем ощущениям, которые лично я испытывал, особенно в первое время привыкания к лагерным особенностям.