Леонид Красин. Красный лорд
Шрифт:
Адепты теории убийства думают иначе: они утверждают, что один убийца напугал его в парке, а другой ждал в номере и там застрелил. Этим вторым будто бы и был Красин, о чем прямо говорит в интервью историку Ю. Фельштинскому внучатая племянница миллионера О. А. Кавелина. Она, опять-таки ссылаясь на жену Морозова, рисует такую сюрреалистическую картину: «Зинаида Григорьевна собиралась ехать с Рябушинским на пролетке куда-то кататься. Она одевала перед зеркалом шляпу и увидела в зеркале, как приоткрылась дверь и показалась голова рыжего человека. З. Г. спросила: „Кто это?“ Савва Тимофеевич суетливо ответил: „Никто, никто“. Она уехала. Когда вернулась, то Савва Тимофеевич лежал на постели, рука вниз свешивалась, и там лежал пистолет…» Не упоминая этих деталей, правнучка миллионера Т. П. Морозова приводит другие, не менее удивительные факты: «Опытные криминалисты из Венгрии и Югославии, врачи судебно-медицинской экспертизы, специалисты по баллистике не исключали версию
На основании этих искаженных многократным пересказом фантазий Красина уже много лет обвиняют в убийстве Морозова. Приводят аргумент, что пуля, извлеченная из тела фабриканта, не соответствовала калибру найденного рядом с ним револьвера, но никакой пули не было, поскольку родственники не разрешили вскрывать труп. Другой аргумент — что человек не может застрелиться лежа и тем более закрыв глаза — также не выдерживает никакой критики, а ведь именно на его основании доктор Селивановский решил, что Морозова застрелили во сне. Странно выглядит и тот аргумент, что покойный был торжественно похоронен на Рогожском кладбище в Москве, хотя православные (тем более старообрядцы) не хоронили самоубийц в границах кладбища. Деньги Морозовых легко могли подкорректировать древнюю традицию, тем более что похороны разрешил московский генерал-губернатор А. А. Козлов, тоже считавший, что фабриканта убили. С ним были, однако, не согласны такие информированные люди, как московский вице-губернатор В. Ф. Джунковский или премьер С. Ю. Витте, вспоминавший, что Морозов за границей «окончательно попал в сети революционеров и кончил самоубийством». Так же считала французская полиция, которая обследовала место трагедии. Да и сама Зинаида Григорьевна Морозова вслух не подвергала сомнению версию самоубийства — быть может, потому, что провела остаток жизни в СССР и не спешила укорачивать эту самую жизнь, утверждая, что ее мужа убили революционеры.
Вероятно, в ее рассказах подругам есть доля правды: Красин и впрямь приезжал к Морозову дважды: в Виши в самом начале мая и в Канны 11-го числа. После первого визита он мог дать товарищам по партии команду постоянно следить за миллионером. Когда второй визит завершился неудачей, было вполне логично запугать Морозова в буквальном смысле до смерти: Красин знал, что его экс-начальник находится в неадекватном состоянии (ходили упорные слухи о его душевной болезни) и при этом всегда носит при себе револьвер. Холодный ум инженера связал эти два обстоятельства и отправил кого-то к отелю «Ройяль», чтобы дать жертве понять: в покое его не оставят нигде и никогда. И «заботливо» подсказать единственно возможный выход. Конечно, это всего лишь версия, но она позволяет увязать противоречащие друг другу показания свидетелей, в том числе и самого Красина.
Конечно, он мог подкараулить Морозова в саду отеля и сам, но знал, что его, старого знакомого и недавнего подчиненного, миллионер вряд ли испугается. Другое дело — какой-нибудь проверенный товарищ с бандитской внешностью, у большевиков таких хватало. Но, может быть, тот же товарищ и правда застрелил Савву Тимофеевича? Вряд ли — в небольшом отеле у него было мало шансов остаться незамеченным, да и картина происшествия, что бы там ни говорили, скорее указывает на самоубийство: выпавший из руки револьвер, записка на полу… Говорят, что записка была написана на слишком маленьком листочке, с краю, как будто его оторвали от большого, но трудно предположить, что Морозов (а почерк был бесспорно его) вписал бы такую фразу в какой-то другой текст — он ведь не автор душещипательных романов! Что до свидетельства Кавериной о том, что Зинаида Григорьевна видела бегущего от гостиницы человека, то скорее можно поверить Олсуфьеву, который на полвека раньше утверждал, что человек бежал не от гостиницы, а к ней — и это был сам Морозов. Если бы речь шла о незнакомце, выбежавшем из номера после убийства, можно не сомневаться, что въедливая французская полиция стала бы его искать, а не закрыла дело на следующий день.
И уж совсем нелепо считать, что этим мифическим убийцей был именно Красин — жена Морозова наверняка узнала бы его. Если же никакого убийцы не было, то события реконструируются следующим образом: 2 или 3 мая Красин навестил фабриканта в Виши и поссорился с ним, через пару дней Морозов переехал в Канны, 11-го Красин попытался снова встретиться с ним, но получил отказ, после чего дал своим людям приказ запугать Морозова в буквальном смысле до смерти. Есть, впрочем, вероятность, что они просто следили за ним, как делали это с момента его отъезда из России, и самоубийство стало ненамеренным, но весьма выгодным для большевиков — результатом этой слежки.
Мы не знаем наверняка планов Красина, как и того, был ли он в Каннах 11 мая — об этом известно тоже только со слов Зинаиды Григорьевны, а им (особенно в пересказе) верить можно далеко не всегда. В мемуарах он обеспечил себе
Максим Горький с Марией Андреевой
Однако быстро получить вожделенные сто тысяч большевикам не удалось: семья покойного подала гражданский иск о признании страхового полиса недействительным. Помогавший его оформлять адвокат Павел Малянтович, сочувствующий партии, помог и на этот раз — его красноречие в конце концов позволило Андреевой выиграть процесс. После этого «нелепая бессребреница» распределила деньги удивительно быстро и ловко. В сентябре 1906 года она писала из США своей сестре Екатерине Крит: «Я считаю, что распорядиться деньгами следует так: 1) уплатить расходы Малянтовичу, полагаю, это будет не больше тысячи, 2) отдать Л. Б. 60 тысяч целиком, 3) отдать долг К. П. — полагаю, что это будет тысяч 15. 4) всё, что остается, — тебе на расходы!» В итоге около 10 тысяч ушло на судебные издержки и налоги, 15 тысяч получил Константин Пятницкий (их ему был должен Горький), а 13 тысяч — Екатерина Федоровна, которая воспитывала детей сестры и находилась в весьма теплых отношениях с Красиным. Сам Красин еще в июне, сразу после решения суда, получил от Малянтовича 60 тысяч рублей, которые пошли на нужды партии. Если для этого и пришлось пожертвовать жизнью Саввы Морозова, партийная мораль легко смирилась бы с этим. Но поскольку в СССР миллионер был причислен к положительным героям, в его самоубийстве (или убийстве — кому как нравится) обвиняли царскую охранку или семью, но никак не большевиков.
В следующем году верхушка партии, а с ней и Красин оказались вовлечены в еще одну операцию по добыванию средств для революции, которая принесла гораздо большую прибыль. Забегая вперед, расскажем об этом деле, также связанном с загадкой самоубийства или убийства, в причастности к которому снова обвиняли Красина — на сей раз уже совершенно беспочвенно. Как ни странно, дело было тоже связано с семьей Морозовых, но с другой ее ветвью, Викуловичами. Женившийся на Вере Викуловне Морозовой немец-мебельщик Павел Шмит построил на приданое жены крупнейшую в Москве мебельную фабрику на Пресне. В 1902 году он умер, а через два года его состояние досталось 21-летнему сыну Николаю (второй сын и две дочери еще не достигли совершеннолетия).
Николай Шмит, как и многие юноши тех лет, сочувствовал революционерам, с которыми его познакомил дядя Савва, и щедро жертвовал им деньги из отцовского наследства. В канун Декабрьского восстания в Москве он на свои средства закупил револьверы и бомбы для рабочих; «шмитовцы» держались, пока их фабрику не расстреляли из пушек, спалив при этом дотла. Сам Николай был арестован и больше года провел без суда в Бутырке; 13 февраля 1907 года его нашли в тюремном изоляторе с перерезанным горлом. Тюремный врач предположил, что он разбил оконное стекло и зарезался осколком в приступе помешательства; другой доктор считал, что речь идет об убийстве, но дело замяли.
Красин с дочерью Людмилой. [Семейный архив К. д’Астье]
После гибели Шмита выяснилось, что он через сестру Екатерину, имевшую по доверенности право распоряжаться его средствами, завещал все свои капиталы большевистской партии. Семейный поверенный в делах Николай Андриканис, близкий к революционерам, немедленно сообщил об этом Красину, который, как партийный «кошелек», не мог остаться в стороне от дела. Непреклонный обличитель большевиков Ю. Фельштинский утверждает, что именно он подстроил убийство юноши в тюрьме. Ссылаясь на меньшевика Н. Валентинова, он пишет, что Шмит был опасен еще и тем, что следователь «расколол» его и заставил давать показания: «Он назвал фамилии рабочих, получивших через него оружие, назвал и других лиц, говорил о Савве Морозове и его субсидиях революции». Правда, материалы дела Шмита не сохранились, и Валентинов (а за ним и Фельштинский) только пересказывал слухи. Невозможно представить, чтобы агенты Красина пробрались в строго охраняемую Бутырку, так что юный миллионер, действительно страдавший наследственной психической болезнью, почти наверняка сам лишил себя жизни. Но для большевиков его смерть стала настоящим подарком: хотя пламя революции практически потухло, им требовались деньги, чтобы разжечь его снова, а до этого как-то выжить в эмиграции.