Леонид Красин. Красный лорд
Шрифт:
Тем временем член советской делегации в Лондоне М. П. Томский провел по поручению Сталина переговоры с Урквартом и сообщил в Москву, что у того, оказывается, нет денег, на его капиталы наложен арест и договор с СССР нужен ему именно для реанимации своей коммерческой деятельности. Несмотря на это, он высказался за подписание концессии, считая, что она позволит улучшить англо-советские отношения. Политбюро на своем пленуме 11 июля 1924 года создало еще одну комиссию для рассмотрения вопроса, включив в нее Красина, Томского, Сокольникова и Пятакова. Поскольку последние двое были давними красинскими оппонентами, они высказались против подписания, и Политбюро решило условия Уркварта отвергнуть, но переговоры продолжать. Они шли до 1929 года, когда потерявший терпение миллионер выступил с заявлением: «До тех пор, пока Совпра (Советское правительство. — В. Э.) не превратится из бесчестного банкрота в честного должника, ни один грош из денег
Другой концессией, по поводу которой Красину пришлось сломать немало копий, была договоренность с британской золотодобывающей компанией «Лена-Голдфилдс», созданной в 1908 году специально для эксплуатации Ленских золотых приисков. Именно на ее предприятии произошел в 1912 году печально знаменитый Ленский расстрел, поэтому неудивительно, что после революции ее национализировали одной из первых. Первого февраля 1923 года председатель правления компании Герберт Гедалла направил Красину, тогда полпреду в Великобритании, письмо с просьбой организовать поездку сотрудников компании в СССР для изучения возможности возобновления концессии. К тому времени на бывших предприятиях «Лена-Голдфилдс» вместо тысячи довоенных тонн золота ежегодно добывалось менее трехсот. Указав на это в письме в Главконцесском, Красин высказался за то, чтобы отдать англичанам в концессию три их бывших предприятия.
Рассмотрев предложения «Лена-Голдфилдс», Главконцесском 13 сентября 1923 года признал договор с компанией «крайне желательным». Однако генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Сталин долго тянул время, а 11 февраля 1924 года направил в Политбюро записку, где высказал отрицательное отношение к проекту договора. Это заставило вынести вопрос на рассмотрение пленума ЦК, в ожидании которого председатель ЦКК В. В. Куйбышев обратился к Красину, чтобы узнать его мнение по данному вопросу. Ответ был однозначным: «Считаю эту концессию в общем и целом вполне приемлемой и выгодной для нашего государства». В своей развернутой записке Красин полемизировал со Сталиным, который писал, что предоставление концессии означает передачу иностранцам не только ленских приисков, но «необъятных территорий Восточной и Западной Сибири», которые в результате превратятся в «государство в государство». Красин отвечал: «Не следует преувеличивать опасности. Ведь вся государственная власть остается в наших руках, мы не даем концессионеру и тени политических прав, ни тени влияния на политику центральной власти».
Возможно, красинская позиция сыграла свою роль в решении пленума ЦК 2 апреля 1924 года, который, вопреки мнению Сталина, согласился на предоставление концессии. В ноябре 1925-го концессионный договор с «Лена-Голдфилдс» был подписан. За три года компания обеспечила 30 % добытого в СССР золота (25 тонн), 80 % серебра и 50 % меди, свинца и цинка. Однако на концессионеров стали поступать жалобы на нарушение ими трудового законодательства (на предприятиях не раз происходили забастовки рабочих), уход от налогов и даже шпионаж. В 1930 году несколько сотрудников компании были арестованы и осуждены как английские шпионы, но еще до этого все иностранцы покинули предприятия концессии, которую в итоге решено было расторгнуть. В целом иностранные концессии не внесли большого вклада в экономическое развитие СССР. Семен Либерман писал: «Если сравнить всю эту шумиху [вокруг концессий] с практическими результатами — картина получается странная. Вот уж подлинно: гора родила мышь. За период с 1921 по 1928 год советская власть получила 2400 концессионных предложений, заключено же было всего 178 договоров, считая в том числе 3 договора о технической помощи. На 1 октября 1928 года в России сохранилось лишь 68 концессионных предприятий»
На пленуме 2 апреля, где позиция Красина одержала верх, его упрямый недоброжелатель Зиновьев не преминул обвинить его в «огульной защите всех концессий вообще». Но это было не так: в случае невыгодности концессионных соглашений для государства Красин решительно выступал за их отмену. Так случилось в 1924 году с Чиатурскими марганцевыми рудниками в Грузии, которые собрался взять в концессию известный американский бизнесмен и политик Аверелл Гарриман. Осенью того же года в Наркомвнешторг обратился директор «Дойче-банка», выразивший желание взять эти рудники в аренду на более выгодных условиях. Красин обратился с предложением на этот счет в Главконцесском, но глава этого ведомства Пятаков вместо ответа пожаловался в ЦК на «вмешательство» НКВТ в концессионные дела. Красин ответил на это письмом в Политбюро, где говорилось: «Когда речь идет о сдаче на 20 лет в концессию мировой монополии, то всякое конкурентное предложение, идущее из серьезного источника, надо приветствовать». Говоря о том, что в Чиатуре сосредоточена почти треть мировой добычи марганца, Красин пишет: «Уступка такой монополии,
Завершая свою записку, Красин призывал отменить концессию Гарримана и «привлечь все достаточно солидные фирмы к новой конкуренции». Тридцатого октября 1924 года пленум ЦК с его участием поручил Главконцесскому рассмотреть, помимо американских, другие предложения по концессии в Чиатуре. Обсуждение продлилось до следующего пленума в январе 1925-го, где Пятаков раскритиковал предложение Красина, намекнув даже на его личную заинтересованность в данном вопросе: «Будучи специально заинтересован (не Красин, конечно, а его организация „Аркос“) в продаже марганца за границу, он не хочет, чтобы эта продажа перешла из рук Аркоса в руки концессионеров». Большинство выступающих поддержали Пятакова, в итоге 9 июня концессия была предоставлена фирме «У. А. Гарриман и К». Однако соглашение о концессии вызвало протесты грузинского руководства, из-за которых его реализация затянулась, а в итоге и вовсе сорвалась.
Эта история лишний раз доказывает, что после смерти Ленина позиции Красина в советском руководстве неуклонно ослабевали. «В советских кругах, — вспоминал Семен Либерман, — все чаще говорили, что Наркомвнешторг — „лавочка Красина“, которая при национализации промышленности и в условиях НЭП’а вообще не нужна… Потом стали открыто заявлять, что Внешторг — паразитическое учреждение, живущее за счет других хозяйственных организаций страны, и что его поэтому следует упразднить. Кампания была направлена также лично против Красина. Ему не только ставилось в вину многое в его политической и хозяйственной деятельности, но подвергалась критике и его частная жизнь за границей. Его дети подрастали, получая европейское образование „буржуазного характера“, жили в состоятельной английской среде; его дочери мечтали о „хороших партиях“. Кругом сплетничали о личной жизни Красина, о его слабости к прекрасному полу. Через этих близких к нему лиц в его среду подчас проникали не совсем чистоплотные, рваческие элементы, с откровенной надеждой нажиться на связях с советским послом (находясь в Москве, Красин сохранял статус торгпреда в Лондоне. — В. Э.). Красин все это отлично понимал, но объяснял свое поведение следующим образом.
— Из-за того, что какой-либо спекулянт наживется на том или ином деле, — говорил он, — Советская Россия не погибнет; наоборот, она будет иметь к своим услугам тех специалистов, которых этим путем удастся купить».
Одним из немногих защитников Красина остался секретарь ЦИК Авель Енукидзе, близкий в то время к Сталину. По словам Либермана, он в 1924 году советовал старому другу не поддерживать дружбы с Троцким, «с которым Красин несколько сошелся в этот свой приезд, в частности ввиду общности их взглядов на внешнюю торговлю». Впрочем, их отношения с Троцким оставались сложными. В письме жене 6 октября 1925 года Красин возмущался: «Даже Троцкий, бывший резким сторонником мон[ополии] вн[ешней] торг[овли], получивший на ее защиту мандат от Ленина, путается сейчас самым невозможным и позорным образом и лишний раз подтверждает для меня лично давно очевидную неспособность свою разбираться как следует в хозяйственных вопросах, не говорю уже о всякой публике помельче». Сам Троцкий отзывался о нем куда более лестно: «Красин на всех заседаниях и по всякому поводу умел сказать свое особое, красинское слово… Как человек, Красин был обаятелен. Он до конца жизни сохранил юношескую гибкость и стройность фигуры. Лицо, красивое настоящей красотой, светилось умом и энергией… Вообще, все, что он делал, он делал хорошо».
После смерти Ленина Красин, сознавая шаткость своих позиций, предпочитал не ссориться с новым руководством партии и сильно смягчил резкость своих высказываний — как публичных, так и частных. И все же противоречия иногда прорывались на поверхность. Например, в ноябре 1924-го он не одобрил «чистку» партийной организации в его наркомате — тогда из партии исключили 62 человека. Он направил в Политбюро записку, в которой отмечал ее «крайнюю торопливость, схематичность и огульность». В результате такой «проверки» «поднимают голову элементы шкурничества, наушники, лентяи и неудачники… получившие теперь надежду выдвинуться вперед за счет доносов, сведения счетов с другими». Политбюро, однако, признало его письмо «ошибочным», а «чистку» — правильной.
Сталин, по общему мнению, относился к Красину негативно, и дочь последнего, приехав в Москву, говорила Либерману: «Коба органически не выносит отца, а фактически Коба сейчас хозяин положения». В 1925 году Сталин выразил свое отношение в Красину в письме немецкому коммунисту «тов. Мерту». «У нас в России, — писал он, — процесс отмирания целого ряда старых руководителей из литераторов и старых „вождей“ тоже имел место. Он обострялся в периоды революционных кризисов, он замедлялся в периоды накопления сил, но он имел место всегда. Луначарские, Покровские, Рожковы, Гольденберги, Богдановы, Красины и т. д. — таковы первые пришедшие мне на память образчики бывших вождей-большевиков, отошедших потом на второстепенные роли».