Лепестки на ветру
Шрифт:
Она говорила и говорила, а мне уже хотелось кричать. Но вместо того я заткнула уши и прижалась лицом к широкой груди Криса.
Он сделал знак одной из машин скорой помощи, и они медленно приблизились к моей матери, которая заметила их, взвизгнула и попыталась убежать. Я видела, как она споткнулась и упала, зацепившись каблуком за длинный подол алого переливающегося платья, она рухнула лицом в снег, крича и потрясая кулаками.
Ее унесли в смирительной рубашке, а она все продолжала кричать, как я ее предала, а мы с Крисом глядели во все глаза, прижавшись друг к другу. Мы снова чувствовали себя детьми, абсолютно беспомощными
Тело Барта Уинслоу было обнаружено на полу в библиотеке, высохшая старуха все еще цеплялась за его руку: они оба задохнулись в дыму, а не сгорели. Я задержалась, чтобы приподнять зеленое одеяло, которым он уже был накрыт, и убедиться самой, что смерть снова вошла в мою жизнь. Она все приходит и приходит! Я поцеловала его, поплакала на его бездыханной груди. Я подняла голову: он смотрел прямо на меня, сквозь меня, и он уже был там, где я не могла его достать, чтобы признаться ему, что я любила его с самого первого дня, как увидела, все пятнадцать лет.
— Кэти, пожалуйста, — сказал Крис, пытаясь оттащить меня. Я зарыдала, когда рука Барта выскользнула из моей ладони. — Нам надо ехать! Нам здесь нет смысла оставаться, теперь уже все кончено.
Все кончено, все кончено, все было кончено.
Глазами я проводила скорую, в которой увозили тело Барта и мою бабку. О ней я не скорбела, она получила от жизни то, что дала.
Я повернулась к Крису и снова зарыдала в его объятиях: найдется ли такой человек, кто будет жить столько, сколько будет длиться моя любовь к нему? Кто он?
Прошло много часов, прежде чем Крис сумел уговорить меня ехать, оставить это место, которое принесло нам столько горя и несчастий. Как я могла забыть об этом? Я все наклонялась и подбирала клочки цветной бумаги; когда-то они были оранжевые и фиолетовые, а также другие детали декора нашего чердака, раздутые ветром: рваные лепестки, обтрепанные листья, оторвавшиеся от их стеблей.
Лишь на рассвете пожар удалось потушить. К тому времени от исполинского величия, какое являл собой когда-то Фоксворт Холл, остались лишь дымящиеся развалины. На крепком кирпичном фундаменте торчали восемь труб, и, как ни странно, уцелели никуда теперь не ведущие две витые лестницы.
Крис торопился ехать, но я чувствовала потребность досидеть до самого конца, пока не иссякнет последняя струйка дыма и не превратится в часть ветра, название которому — «никогда». Это был мой прощальный салют Бартоломью Уинслоу, которого я впервые увидела, когда мне было двенадцать. С первого взгляда я отдала ему свое сердце. Это чувство было во мне настолько сильно, что я заставила Пола отрастить усы, чтобы он хоть немного стал похож на Барта. А за Джулиана я вышла замуж только лишь потому, что у него были темные глаза — как у Барта… О, Господи, как я смогу жить теперь, с сознанием того, что я убила человека, которого любила больше всего на свете?
— Пожалуйста, ну пожалуйста, Кэти. Бабушка умерла, но мне ее не жаль, а вот Барта — очень. Наверное, дом подожгла мама. Полиция говорит, что пожар начался на чердаке.
Его голос долетал до меня как будто издалека, потому что я закрылась в свою скорлупу. Я покачала головой и попыталась собраться с мыслями. Кто я такая? Кто этот мужчина рядом со мной, и этот мальчик на заднем сиденье, который уснул на руках у пожилой женщины?
— Что с тобой, Кэти? — с нетерпением сказал Крис. — Послушай, сегодня вечером у Хенни был сильный удар. Пол пытался оказать ей помощь, и с ним случился сердечный приступ. Мы нужны ему! Ты что собираешься просидеть здесь весь день и прогоревать над человеком, которого тебе давно следовало бы оставить в покое, в то время как другой человек, который больше всех сделал для нас, умирает!
Бабушка во многом была права. Я — порождение зла. Это я во всем виновата! Во всем виновата! Зачем я только заявилась сюда, зачем я явилась, зачем, — я все твердила и твердила себе, а по лицу моему катились безутешные слезы.
ПОЖИНАЕМ ПЛОДЫ
Снова была осень, этот чувственный месяц октябрь. В этот год деревья стояли сверкающие от ранних морозов. Я сидела на задней веранде большого дома Пола, чистила горох и следила, как маленький сынишка Барта гоняется за своим старшим сводным братом Джори. Мы назвали сына Барта в честь отца, полагая такое решение единственно правильным, но фамилию ему мы дали Шеффилд, а не Уинслоу. Я теперь была женой Пола.
Пройдет несколько месяцев, Джори исполнится семь лет, и хотя вначале он немного ревновал, но теперь был в восторге от того, что у него есть младший братишка, с которым он может играть, которым можно покомандовать, которому можно оказывать покровительство. Однако, несмотря на свой юный возраст, Барт был не из тех, кто позволяет собой распоряжаться. Он сам себе был голова, с первого дня.
— Кэтрин, — окликнул меня Пол слабым голосом.
Я быстро отложила миску с горохом и поспешила в спальню на втором этаже. Сейчас он уже был в состоянии сидеть в кресле по несколько часов в день, хотя в день нашей свадьбы он лежал в постели. В нашу брачную ночь он спал в моих объятиях, вот и все.
Пол сильно похудел, он выглядел истощенным. Его как-то разом оставила вся его молодая сила и энергия, за которую, правда, он продолжал героически цепляться. И все же его улыбка, протянутые ко мне руки тронули меня, как ничто другое.
— Я позвал тебя, просто чтобы проверить, где ты. Ведь я велел тебе выйти на воздух для разнообразия.
— Ты слишком много разговариваешь, — предупредила я. — Ты ведь знаешь, тебе нельзя много болтать.
Это было его самое больное место: только слушать и не иметь возможности участвовать в разговоре самому, но он старался смириться с этим. Его следующие слова ошарашили меня. Я только смотрела на него разинув рот и широко раскрыв глаза.
— Пол, ты ведь так не думаешь!
Он грустно кивнул, продолжая смотреть на меня своими красивыми светящимися глазами.
— Кэтрин, любимая, вот уже почти три года как ты моя рабыня и изо всех сил стараешься скрасить мои последние дни. Но я никогда не поправлюсь. Я, конечно, мог бы жить так еще долгие годы, как твой дед, а ты бы все старела и старела, так ты теряешь лучшие годы своей жизни.
— Я ничего не теряю, — ответила я, подавив рыдание.
Он нежно улыбнулся мне и протянул вперед руки, я с радостью свернулась калачиком у него на коленях, хотя его объятия уже не были крепки, как когда-то. Он поцеловал меня, а я затаила дыхание. О, снова быть любимой! Но я ни за что не позволю ему, ни за что!