Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…
Шрифт:
— Мы не опоздаем.
Когда испано-француз удалился, друзья заказали шампанского и поехали к девочкам…
Утром следующего дня Михаил растолкал приятеля со словами:
— Поднимайся, давай, нам уже пора.
— Что, куда? — разлепил глаза еще не совсем протрезвевший Монго.
— Как — «куда»? На Черную речку.
— Для чего?
— У меня дуэль нынче.
Выругавшись по матушке, друг вскочил и начал торопливо одеваться. Посмотрел встревоженными глазами.
— Может, не поедем, Маешка? Черт с ним, с Барантом. Тоже
— Едем, едем. Я давно решил.
— Так перерешай.
— Не подумаю.
Утро выдалось сырое, хмурое, под ногами чавкал раскисающий снег. На Столыпина было жалко смотреть — толком не проснувшийся, плохо выбритый, он нес в одной руке шпаги в ножнах, а в другой — коробку с дуэльными пистолетами-кухенрейтерами. Кучер запряг жеребца, и друзья в коляске покатили на Парголовскую дорогу. Лермонтов был спокоен, только непривычно серьезен, погружен в свои мысли. Монго снова начал:
— Передумай, прошу тебя. Время есть. Повернем оглобли — и поедем выпьем. У меня во рту и в желудке ужас что, самому противно. Ну, зачем жизнь свою ломать из-за этой французской сволочи? Право слово!
Поэт не отвечал.
— Ты слышишь меня, Маешка?
— Слышу, слышу.
— Ну, так повернем?
— Отстань. Я же говорю: ничего плохого не будет. По моим расчетам, мне на небеса еще рано.
Друг не унимался, продолжал ворчать:
— Может быть, тебе еще рано, а ему? Вдруг ты его убьешь? Ведь что получится — русский офицер заколол сына французского посланника! Мы с тобой в Сибири сгнием.
— Успокойся ты. Я Щербатовой обещал, что стрелять стану в воздух. А на шпагах — царапну не сильно. И она обещала, что уговорит де Баранта действовать так же.
— Ну, не знаю, не знаю, Миша, — мрачно бубнил Столыпин. — Все это ни к чему, и гораздо лучше возвратиться теперь домой.
Наконец приехали. Де Барант и д’Англес уже ждали. Сухо поздоровались, осмотрели оружие. Выбрали площадку — более-менее ровную, но покрытую серым снегом. Лермонтов почувствовал, что в сапог проникает талая вода и нога становится мокрой.
Верхнюю одежду скинули, чтобы она не мешала движениям. Секунданты поставили дуэлянтов друг против друга и скомандовали сходиться. Поначалу схватка не удавалась: де Барант осторожничал, нападал без рвения, Лермонтов отбивал удары и не наступал. После нескольких минут этой канители у Столыпина лопнуло терпение. Громко выругавшись, он проговорил:
— Господа, вы деретесь или нет? Я совсем озяб. Не хотите ли помириться?
Неожиданно француз сделал выпад, Михаил не отбил, и клинок оцарапал ему руку чуть ниже локтя. Разозлившись, поэт перешел в атаку, но его шпага попала в рукоятку шпаги де Баранта и переломилась. Секунданты сделали отмашку.
— Может, хватит? — по-французски спросил Монго.
— Я не против, — согласился д’Англес.
— Нет, продолжим, — возразил де Барант.
— Продолжаем, — зло поддержал Лермонтов.
Вынули дуэльные пистолеты. Секунданты
— Сходитесь!
Мокрый снег хлюпал под подошвами сапог.
Первым выстрелил де Барант и промахнулся.
Лермонтов криво улыбнулся и выпалил в воздух.
Монго прямо-таки подпрыгнул от удовольствия:
— Все, все, поединок закончен! Не угодно ли господам обменяться рукопожатием?
На лице француза не было ни радости, ни печали, лишь тонкие усики чуть подрагивали от нервного тика. Михаил же не скрывал веселости: схватка состоялась, правила соблюдены, и никто не умер. После сдержанных реверансов обе стороны разъехались.
По дороге домой Столыпин вел себя как ребенок: хохотал, крестился и толкал друга в бок.
— Надо это дело отметить. Ох, сейчас я налакаюсь! Просто до поросячьего визга. Пошалим, Маешка?
— Пошалим, пошалим, но позже. Вначале переоденемся, а то я весь мокрый. А затем мне надобно заехать к Краевскому и узнать насчет книжки. Он вчера отдавал в цензуру, и сегодня, несмотря на воскресный день, обещали уже вернуть.
Монго посмотрел на племянника с нескрываемым изумлением.
— Ну и выдержка у тебя, Мишель! Пережить такой страх Господен, совладать со своими нервами и думать о житейских делах! Восхищаюсь.
— Да какая там выдержка? Перестань, пожалуйста. Просто книжка для меня намного важнее этой идиотской дуэли.
— Ясно, что важнее. Но, с другой стороны, тебя на дуэли могли убить. Тоже мне — «неважно»!
— Да, могли, но ведь не убили. Я заранее знал, что не убьют, говорил тебе сразу. Разве это дуэль? Чепуха на постном масле.
— Пушкин тоже, наверное, так считал, а его убили.
— Нет, у Пушкина все было намного серьезнее.
Дядька Андрей Иванович, увидав молодого барина грязного и в мокрых сапогах, только ахнул.
— Да откуда ж вы такие, Михаил Юрьевич, Алексей Аркадьевич, заявилися? Места нету на вас сухого.
Лермонтов отмахнулся.
— А, стрелялись за городом.
— Господи Иисусе, как — стрелялися?
— Как стреляются? Пиф-паф. Только не сболтни бабушке. И вообще молчи, а то вдруг дойдет до начальства.
— Господи Иисусе, не дай Бог! — продолжал причитать слуга. — Буду нем, как рыба, вы не сумлевайтеся.
Но у Краевского Михаил не выдержал и сам поведал приятелю о дуэли. Тот ужаснулся.
— Что ты делаешь с собой, Миша? Для чего тебе эти приключения? Станешь ли ты когда-нибудь хоть немного благоразумнее?
— Может быть, и стану, — улыбнулся поэт. — Ежели успею.
Цензор книжку вернул с разрешением печатать. Михаил на радостях выпил с друзьями шампанского. А потом со Столыпиным в кабаке добавил, но немного: вечером предстояло возвращаться в Царское Село.